Германская шабашка

- Кто там? - спрашивает Виктор.

- Дас ист полицай!

Виктор метнулся к робе, прячет бумажник под коврик. Снова стучат.

- Момент, - говорит он и книгу тоже почему-то прячет. Подходит к двери, отворяет. На лестничной площадке стоит сияющий Серега с судком.

7

Герда, Кай и Марио Утром осмотрелся. Тесный дворик захламлен строительным мусором, "трабант" Венцеля стоит с открытым капотом, двигатель рядом на козлах. Слепые строения под шифером, квадратная двухступенчатая труба, как в крематории. Деревьев нет, только плющ ползет по стене.

Вид на улицу веселее, кукольные домики, крутые черепичные крыши, как сложенные птичьи крылья, ратуша с часами. Через дорогу подновленный особнячок, вывеска "Pension", план в рамочке, на плане бассейн. В мансарде теплый свет. Кто там живет, девочка Герда?

Постучали. Седой высокий мужчина спрашивает Виктора. Глаза покрасневшие.

Увидел меня, немного смутился. Иду во двор за дровами, обхожу стороной собачью будку. Из будки выходит вчерашняя кошка с ошейником, потянулась. На первом этаже открылась дверь. Седая фрау ежится и бодренько спрашивает:

- Кальд?

- Кальд, - говорю, хотя на дворе плюсовая температура.

- Мыс-мыс-мыс, - подзывает она кошку.

Только собрался нести к себе палки, Енц появился.

- Моген, - говорит. Отпирает сарайчик и ставит у моих ног корзину угля.

С чего начиналась очередная заграница?

"Списки увольняемых в первую смену, - объявляют по судовой трансляции, - вывешены...старшим групп получить паспорта...".

После ночной вахты хочется спать, но раз записался, надо идти на жару.

Со мной три девочки, тоже не выспались, ресторан заканчивает работу поздно.

Спросить, в каком порту находимся, не скажут, просто не запоминают. Район бедный, грязный, собаки стаями, бразильский Сальвадор. Дешевый базарчик, покупателей мало.

- Встречаемся здесь через два часа, - говорю. - Не заблудитесь?

Это их вполне устраивает.

Памятник какому-то конкистадору в доспехах. У памятника слепой играет на гитаре. Сажусь рядом на парапет, собаку бездомную глажу, она меня лизнула в лицо. Вокруг чернокожие, желтые. Креол или малаец снял рубашку, на плече наколота мадонна с младенцем. Старик, похожий на мумию, показал мне обезьянку размером с мышь, может, детеныша. Клетка плоская, как коробка от "Казбека".

Сказал ему, что не покупаю. Старик спрятал клетку в нагрудный карман без обиды, сигарету попросил, затянулся, передал подростку. Вот это и запомнилось, потому что только для себя. Одно из самых тяжелых испытаний рейса - плечо товарища, готового уступить место в шлюпке и круг.

Понимаю, что никуда не деться, но оттягиваю выход, зашиваю карман, чищу обувь, поджал замочек на зиппере. Погружаюсь в сказку. Сбивчивая планировка, ломаные улочки, как трещины в камне, то сужаются, то ветвятся проходами и тупичками.

Откуда-то летят звуки губной гармошки. В слабом дыхании ее наивность и сожаление. Кирха ремонтируется, сдирают замшелую черепицу.

У школы беготня, визг, безумие. На панцире мостовой гора ранцев. Мутузят друг друга ранцами, как у нас. Мальчик в очках, окуляр залеплен яркой озорной липучкой с рисунком. Здоровый глаз излучает восторг. Врезал сверстнику, руки ослабли от смеха.

Афиша. "Rokky V". Перед юнген-клубом плечистый мотоцикл сияет никелем. На стене перечеркнута свастика и "Bjorn, I love you!".

Больница в лесах, итальянская речь.

На Тельманштрассе только тумба, бюстик снесли.

Малосемейка барачного типа, резиновые сапоги убывающих размеров, угольные корзины, сараи в шеренгу, куры за сеткой. Меня всегда занимало, кто живет в сельских общагах, неважно, где они, у нас или в Саксонии, ведь не всегда это плата за самостоятельность. Откуда бежали сорокалетние, из соседнего села, где своя малосемейка? И что дальше? Правда, на крыше этого барака торчат круглые спутниковые антенны.

Школьница-подросток со мной поздоровалась, я ответил с опозданием и минут десять шел потрясенный.

Улица закончилась полем, в поле коровы, это в декабре-то. Пацаны на велосипедах пасут стадо. Клин гусей полетел, шеи вытянуты в скорую нить, слышен свист крыльев. Низкий берег обрамляет дамба, Эльба ртутно блестит, кажется выпуклой, корни кустов дрожат в тугих струях. В фильмах о войне она шире. За речкой туман стеной, не хватает простора. Баржа прошла с включенными топовыми огнями, встречная гуднула. К паромной переправе ведет брусчатка двух цветов. Колея мощена булыжником графитного цвета, может, для дилижансов и почтовых карет, остальное полотно дороги светлее. Машины терпеливо ждут парома. Паром, наверное, передышка в спешке жизни, а для провинции признак чистокровности ее.

Мяукнула кошка, потом Енц открыл ногой дверь. Поставил миску с супом, вытащил стрелочку из мишени. Суп наваристый, с фасолью, грех отказываться. Вот такие люди рядом.

Все бездельничают.

- Какой-то немец приходил, - говорю Виктору. - Тебя спрашивал, седой такой, на Филлипова похож.

- Под этим делом? - уточняет Серега.

- По-моему, после.

- Это Шавен с первого этажа. Он работал плотником в колхозе, а сейчас безработный.

На третий день стал замечать девушек.

- Наши как-то могут себя подать, - рассуждает Серега, - а эти все в джинсах.

Мимо пансиона прошла мелкозавитая, глаза широко открыты, взгляд распахнутый, слегка удивленный. Таких нельзя обижать. Говорят, они сентиментальны.

Витя листает книгу "Как создать совместное предприятие". Серега печет блинчики и рассеянно смотрит в окно.

Вечером Виктор уходит.

- Вот чудо! - говорит Серега. - Я Павлика, его земляка, спросил: "Витьку что, в детстве уронили?". Он сказал: "В семье не без урода".

- У него здесь земляки?

- Полдеревни перетащил, машины перегоняют.

Виктора нет, и в доме тихо часа два.

Принес со свалки пылесос, стал обзванивать обмотки.

- Вот марок подсобираем и в Париж! - говорит Серега. - А? Как ты смотришь?

- Заманчиво, - говорю.

- На три дня вполне доступно, я узнавал.

- Витя, а что здесь собираются строить? - спрашиваю.

- Ты в строительных чертежах разбираешься?

А почему ж не разбираться? Я замечал, что строители очень ревниво относятся к своей специальности. Один знакомый прораб говорил: "Есть две вещи, в которых все понимают, - это строительство и кино". - "Еще медицина", - добавила его жена, медработник.

На плане пакгаузы, перестроенные под двухкомнатные квартиры, ничего мудреного.

Все-таки он зануда.

История разорения фирмы даже не поучительная, а скорее нелепая. Бывшие колхозные склады купил вместе с домом западный немец. Успели построить только офис, и все. Вирус разложения обнаружился еще летом. Хозяин редко бывал на стройплощадке, шлялся с главным инженером по дискотекам и не спешил в семью.

Женился он поздно, в сорок восемь лет, и вложил в склады деньги жены. Наши арбайтеры исправно себя табелировали, писали по двенадцать часов в день, их никто не контролировал. Платил он по девять марок в час. Потом возникли проблемы с финансированием, стройку заморозили. Хозяин так и не рассчитался с немцами и с Олегом. Дом добротный, его можно было бы привести в порядок, квартиры выгодно продать, но работы почему-то велись сразу везде и нигде не закончились. В выселенном дворике остались жить две семьи, Венцелей и Шавенов.

На пятый день увидел в небе римское "IV", гуси летят. Коньки крыш украшают веночками из хвои, иногда веночки прямо на дверях.

Приехал Олег.

- Вы еще не спились? - спрашивает. На спине комбинезона название фирмы-банкрота. - Работа будет, но придется пару дней подождать.

Отсчитал нам заработанные деньги. Набрали из емкости фирмы солярки. Видимо, не в первый раз.

Виктор отправился на свалку потрошить холодильники. Как он все это повезет, для меня загадка.

Серега напился. Сказал, что душой он давно старик и ему скучно жить. Проблемы с женой, тещей, квартирой и зарплатой.