Германская шабашка

6

Бытовуха О бытовках и временных пристанищах для кочевой рабсилы можно рассказывать долго и лучше культурным девушкам, таким, как Майя.

В Орджоникидзе, например, я жил в приговоренном доме, угол его куснул экскаватор, остались шрамы от зубьев. В пролом виден был мост через Терек, я слышал, как по камням скачут струи и перекатывается галька.

С темнотой развалины оживали, там галдели, резались в буру, спорили. Один раз попросили простыню, распустили ее на полосы.

- Спасибо, дорогой - сказал небритый. - Ты ничего не видел.

Утром я обнаружил на ступеньках следы крови.

Или другой ночью:

- Больно-о, больно же!

Натужный женский крик.

В перерывах она забегала ко мне покурить, Раиской звали.

Да мало ли где останавливаются? Чаще в строениях обреченных или давно недостроенных, или временно приспособленных для жилья.

На одной строящейся фабрике пожарное депо превратили в караван-сарай, селили там подрядчиков. Начальник пождепо - должность на востоке дорогая и почетная - частенько захаживал к нам, домой не спешил. Нагревал на примусе гвоздь и прижигал им кусочек вареного мака, похожего на парафин. Дым всасывал через стеклянную трубку. Потом плакал и жаловался на зятя. Зять очень огорчался, что ему подсунули не девушку. От позора напивался, поколачивал жену. А пожарник угрожал зятю и прокуривал калым. Собирался отвезти дочь в Нукус, чтобы доктор выписал справку.

Иногда в заводских бараках имеется комната для приезжих или даже квартира.

В Ташкенте была такая жилплощадь на Сагбане в старом городе. Сагбан район цыганский. Цыганчата клянчили деньги, как в Мадрасе, висли на мне. Пока хватало сил, тащил их, потом стряхивал. В ведомственном жилище сочился газ, казалось, приду, а на месте барака воронка.

Если за неимением развалин селили в гостинице, то номер попадался с дефектом:

или бревно посреди комнаты балку подпирало, или дверь не закрывалась, одного оставляли сторожить.

Когда устраивались с удобствами, потом долго вспоминали.

Повезло с гостиницей "Дустлик": двухместный люкс на четверых, один неучтенный спал в кресле, другой заворачивался в ковер.

Пока суточные были, заказывали чешму прямо с лоджии: "Дилором, без сдачи!". И получали, не выходя из номера, лоджия с буфетом была общая. Дилором мне говорила: "Зачем тебе эти ханурики? Плавать надо, парчу возить надо, гипюр с люрексом".

Но в бараках чувствовали себя раскованнее, а чистые гостиничные квитанции для отчета выменивали на чай.

В Ходжейли поставили койку прямо в компрессорной. Пошел на базар, говорю киоскерше: "Дайте мне свежий газета". Дичаешь потихоньку. Вернешься на завод, а все равно сторож придет покалякать.

Полной изоляции не было никогда, обязательно окружали люди и животные. В Марах ишачка редькой кормили. Кишлачников расселили по пятиэтажкам, брошеные парнокопытные подбирали шелковицу или жевали цветочки у памятника вождю.

Люди прибивались чаще разведенные, которым некуда спешить, или с женой поругался, спать просится, или обещает поругаться. У другого накипело, хочет пожаловаться на земляков.

- Они мой брат зарэзал! - кричал один рыжий в Сачхере. Куртку сбросил, стал топтать. - Я грузын нэнавижу! Когда служил Арцыз, у меня дэвушка русский был.

Один хочет глотнуть воздуха свободы, другой сала покушать, он легочник, а у них предрассудки.

Приходили просто представиться. В Собачьей Балке один среди ночи руку в форточку засунул, клацнул шпингалетом и влез в окно.

- Я - Мэр, - говорит. - Если кто-то что-то, сразу ко мне. Атас, и ты здесь?

Собака у меня под кроватью спала.

- Почему собаки у вас крашеные? - спрашиваю.

Лапы и брюхо у пса были оранжевого цвета, ватерлиния проходила по ребрам.

- В ширпотребе грунтовку разлили.

Потом спрашивает:

- Ты в Миллерово был? Ты там еще первое кушать отказался.

- Я от первого никогда не отказываюсь.

- Я буду вешать на столбах, кто скажет, что ты не был в Миллерово.

Не ты у них, так они у нас. Каждый когда-то был проездом, или на базаре, или служил. Один осетин даже жил.

- Где ты жил? - спрашиваю.

- На набэрэжной.

Заходят они без стука, как в бадегу.

Я ждал, кто навестит в Европе. Зайдет и спросит: "Это ты в Шенебеке суп со спаржей кушать отказался?".

Появился он как-то сразу, может, услышал, что машина подъехала или свет в окнах увидел. Несу с чердака доски для растопки, а он дротики мечет. На стене мишень. Я ее, конечно, видел, за коврик принял, а он первым делом к мишени.

Воткнул стрелочку и другой прицелился. Кошка с ошейником о его ногу морду чешет.

- Кальд? - спрашивает, не удивляется новому лицу.

- Кальд, - говорю, поддерживаю разговор и глажу кошку.

Полноват, хоть и молодой, дыхание сиплое, одышка. Если б на улице встретил, принял бы за стриженного после тюрьмы цыгана. Внизу хлопнула дверь, сейчас мама Злата вкатится с выводком. Чем не Сагбан?

Серега тащит пластиковые мешки, за ним Витек, обнял распотрошенный телевизор.

Нормально, думаю, абориген есть, животное при нем, третьим теликом обзавелись.

- Сережа, ты б хоть ноги вытирал, - ворчит Виктор.

- Енц, дас ист мейн коллега. - Сережа тащит мешки на чердак. - Маринари, камарад Николая.

Николай чей-то камарад, но не мой, я его никогда не видел.

- Енц спрашивает, приехал ли Колька.

Может, Колька деньги у него одолжил и не вернул? Лучше сразу сказать, что я не камарад, а то не отвяжется. Серега возвращается за следующим мешком.

- Краденое? - спрашиваю.

- Гуманитарная помощь. Она предназначена для народа, а мы его часть.

- Авангард.

- Во, во.

Немцы эти мешки выставляют на крылечки, а они на "Вартбурге" прочесывают средневековье.

- Он не кладанет? - спрашиваю.

- Он свой парень, экскаваторщик, сейчас на больничном или безработный.

- Разведенный?

- Откуда ты знаешь?

Из жизни.

- Кафе, Енц? - предлагает Серега. Намазал паштетом бутерброд.

- Йа, йа. Гут.

- Сережа, тут листья. - Виктор развязал мешок. Идем смотреть. В одном явно листья, дачный мусор, в другом ношеные детские вещи. - Выброси листья.

- Мы их спалим в печке, - говорит Серега.

- Задохнемся.

- Утром выброшу. У меня шея болит.

Я тоже натер ящиками шею и затылок. Виктор вздыхает и волочит мешок вниз.

- Мы здесь дрова не пилим, - говорит мне.

- А где?

- На чердаке есть напиленные.

И уходит с Енцем, а где пилят, так и не сказал.

- Не обращай внимания. - Серега возится у духовки, что-то перемешивает в судке, - Витька должен позвонить от Венцелей, стариков Енца.

Возвращается Виктор и говорит:

- Ну что ты делаешь? Это же волновая печь!

- Я тебе могу на молекулярном уровне рассказать...

Думаю, может. Он плавал поваром, потом закончил факультет общественного питания, работал заведующим столовой.

- Ты звонил Олегу?

- Завтра нужны только двое. А ты, - обращается ко мне, - пока отдохнешь, в магазин сходишь, мы тебе напишем, что купить.

- Яволь - говорю.

Схема обычная. С вечера звонят бугру, узнают. У меня приятель так халтурил в Нью-Йорке. Работа была больше разрушительная, дыры в стенах пробивали или стены ломали, скалывали штукатурку. Леня рассказывал: "Бугор нас предупредил:

"Закройтесь и никому не открывайте". Только ушел, кто-то стучится. Мы шкрябать перестали. "Это я, - говорит. - Ключи забыл от машины". Забрал ключи, снова стук. Открываем, негритянка седая и пьяная. "Вот ю вонт, мэм?" - спрашиваю.

Мэм задирает футболку, а там две копченые курицы".

Леня очень смеялся, когда рассказывал.

Серега идет во двор к крану доливать в судок.

- Открой, пожалуйста, - просит меня. Дверь перекошена и шаркает.

- Это Колька хлопнул, когда Витька его достал.

Витя листает книжку "Как создать совместное предприятие". В дверь стучат громко и решительно.