Слияние вод

Хозяйки в хлевах доили коров, сладкий запах парного молока, мешаясь с дымом очагов, стлался по траве. Кое-где алели низкие костры. С заунывным блеянием толкались овцы и бараны, укладываясь на ночь.

Вдруг чья-то рука опустилась на плечо Гараша, и он вздрогнул.

- Попался! Теперь не отпущу, хоть караул кричи! Идем скорей! - бодро сказал Салман и, не дожидаясь ответа, потащил Гараша через улицу к калитке своего дома. - Да подожди, не вырывайся... Получили новую инструкцию для тракторных бригад. Не привык, что ли, каждый месяц получать новую? Вот посидим минут пять, выпьем по стакану чая, отдам инструкцию, и беги домой. Не на утро ж оставлять! Тем более что на днях, может, и завтра, уеду в Баку выбивать из министерства наряд на цемент для Дома культуры!

Во дворе у очага хлопотала Назназ, щеки ее раскраснелись, прядь каштановых волос упала на глаза, она улыбнулась Гарашу с такой нежностью, что у него дрогнуло сердце.

- Проходите в комнату, чихиртма готова! Эй, Салман, помоги гостю умыться.

- Занимайся своим делом, женщина, - с добродушной грубостью сказал Салман и потянулся за медным кувшином с водою.

Когда Салман повел гостя к столу, куриная чихиртма и долма были уже поданы, за миской стыдливо пряталась бутылка коньяка. Назназ потчевала Гараша. Не чинясь, она сама выпила рюмку коньяку за здоровье гостя, и в ее глазах он прочел такое откровенное признание, что мурашки по спине забегали...

Гараш выпил рюмку, а от второй отказался наотрез, но Салман и не настаивал, сам хлопал стопку за стопкой да еще удивлялся: "Совсем не пьянею!" Неожиданно рассмеявшись, он сказал:

- Поднимаю тост за нашего отца Рустама-киши! Я считаю Рустама истинным отцом и своим благодетелем. Выпьем.

- За здоровье отца нельзя не выпить, - мягко заметила Назназ и протянула Гарашу полную рюмку.

- Не нравится мне коньяк, запах какой-то неприятный, - вяло сказал Гараш.

Он и в самом деле был трезвенником, в редких случаях, на праздниках, в гостях, выпивал бокал виноградного вина. В старой азербайджанской деревне не терпели спиртных напитков, и, право же, это во всех отношениях хороший обычай.

- Не обращай внимания. Конечно, коньяк - не роза, пей, будь настоящим мужчиной, как можно не выпить за отца? - настаивала Назназ.

Гараш выпил, блаженно закружилась голова, в груди потеплело, и когда перед ним опять появилась рюмка, он уже не отказывался. А Салман непрерывно расточал похвалы Рустаму-киши, клялся, что по урожайности "Новая жизнь" выйдет на первое место в районе и слава председателя Рустамова засияет, как вечерняя звезда.

Назназ щедро подливала Гарашу, вскоре он и счет рюмкам потерял, чувствовал, что глаза слипаются. Он готов был поручиться, что Назназ не выходила из комнаты, но почему-то на ней вместо кофты и юбки был уже надет шелковый халат, шуршащий при каждом движении,

- За твое здоровье! - с отчаянной храбростью пролепетал Гараш и выпил, проливая коньяк, Назназ салфеткой вытерла ему подбородок. - Не думай, что я пьяный, - я как стеклышко! Домой пойду... - бормотал Гараш, но Салмана в комнате уже не было, а Назназ положила на диван подушку и задула лампу.

Когда он очнулся, была полночь, в комнате стоял непроглядный мрак. Гараш сначала никак не мог понять, где он находится, а когда увидел Назназ в длинной ночной рубашке, с голыми руками, все понял и попросил:

- Зажги свет.

- Да что с тобой? Голова закружилась?

На ощупь, будто слепой, протянув вперед руки, Гараш добрался до двери, распахнул ее, вдохнул свежий воздух, и в голове прояснилось; с отвращением он отогнал от себя воспоминания о сегодняшней ночи.

- Когда соскучишься, приходи, - послышался из комнаты спокойный, чересчур уж спокойный голос Назназ.

Гараш вышел на улицу.

На востоке небо посветлело, но до рассвета было еще далеко. Домой?... Но Майя спросит: "Где был?" Гараш не сумеет соврать, во всем признается. И без того в семье нелады...

И Гараш пошел в поле. Всю дорогу он утешал себя: "Что тут особенного? Ну, выпил, ну, крепко выпил, кто же из мужчин не пьет? Да и ничего не случилось!" Но на душе было смутно.

6

Майя поднялась рано. Свекровь с вечера приготовила ей сверток с вареными яйцами, бутербродами, хлебом.

- Запас кармана не тянет, - было неизменным напутствием Сакины. И сегодня она ласково обняла невестку, пожелала всяческой удачи.

До полудня у Майи не выдалось ни минутки свободного времени: обошла участки, проверила, как ремонтируют арыки, учила поливальщиков, а когда те побросали кетмени и отправились обедать, она почувствовала, как устала и проголодалась.

Майя расположилась у центрального коллектора, на пригорке, где курчавилась нежная зелень. Было так тихо, что она услышала, как прошмыгнувшая полевая мышь столкнула в арык комочек сухой земли. Безмолвная степь грелась в солнечных лучах.

Положив под голову сумку, Майя легла на траву, вытянула ноги, зажмурилась. Степная тишина звучала как песня. Знойное, сухое сияние баюкало, усыпляло Майю. Ей хотелось так и лежать бесконечно в этом солнечном безмолвии, забыв обо всех' огорчениях, от которых по ночам не спалось, И тишина неотступно погружала ее в крепкий сон.

Всадник, проезжавший у арыка, заметил, спящую Майю и, словно околдованный, потянув поводья, остановил усталого коня. Бесшумно спрыгнув, он разнуздал лошадь, пустил ее пастись на лужайку и, осторожно ступая, будто землю боясь разбудить, подошел и сел рядом с ней.

Он молча сидел, не отрывая взора от ее стройного, привольно раскинувшегося тела.

Внезапно Майя вздрогнула, открыла глаза и, увидев Салмана, быстро натянула юбку на ноги, приподнялась, смущенно рассмеялась.

- Вот как сон меня одолел, ничего не слышу...

- А я возвращался с ярового клина, - с простодушной улыбкой сказал Салман. - И вдруг какой-то дивный свет, словно радуга, ослепил меня, и я увидел лежавшую в траве ханум... Признаюсь, я испугался, не обморок ли, не солнечный ли удар, и, лишь услышав ровное, сладкое, как парное молоко, дыхание, успокоился. Решил караулить тебя, ханум.

Майя, вскочив, стряхнула соринки, сухую траву с платья, взяла сумку.

- Второй раз встречаюсь с тобой в поле и каждый раз удивляюсь, какой ты внимательный.

- Прикажи - жизнь в любую минуту отдам за тебя! - горячо воскликнул Салман, а когда Майя недовольно нахмурилась, то бесхитростно добавил: - А вот одной спать в безлюдном поле все же неосторожно.

- Какое ж безлюдье? - Майя показала на степь: поливальщики возвращались с обеда, по дороге тянулись, вздымая густые хвосты пыли, арбы с навозом, на соседнем поле колхозники сжигали бурьян. - И вообще здешние люди простые, радушные, грех подумать о них плохое.

- Преклоняюсь перед твоею чистотою, ханум. Часто я спрашивал себя: есть ли на свете еще хоть одна такая очаровательная женщина? И пришел к выводу, нету, нету... Счастливый Гараш! - И, потупившись, Салман протяжно вздохнул.

Майя с досадой поймала себя на том, что слова Салмана ей приятны.

А тот продолжал:

- Поразительное дело, ханум! Есть люди, которых без угрызений совести могу сравнить с животными: работают, спят, насыщаются, опять укладываются спать, опять садятся за стол. И представьте, жизнь расточает им все блага. Как говорится: паршивый козел утоляет жажду из чистого родника. Но есть и такие - их, правда, меньшинство, - которые терзаются сомнениями и стремятся к благородным деяниям, никогда не достигают счастья, уходят из жизни разочарованными. Но если счастье улыбнется и они наткнутся в лесу жизни на родник, то, прежде чем припасть к нему пылающими губами, благоговейно опустятся на колени перед источником живительной влаги...

- Почему ты так говоришь? - удивилась Майя. - Тебе ли жаловаться? Разве ты страдаешь от неудовлетворенных желаний?

- Да, да, ханум, сердце мое страждет и ноет.

- Не по Першан ли?

Салман запнулся, глаза его забегали, и Майя решила, что угадала правильно.