Словесное древо

Возлюбленный Михаил Васильевич!

157

В первых строках моего письма низко Вам кланяюсь и желаю от Господа Бога

здравия и в делах Ваших скорого и счастливого успеха. Извещаю Вас через сие мое

малое рукописание, что я по милости Божией жив и здоров, чего и Вам от всей моей

души желаю. Еще прошу Вас, возлюбленный, книжку мою печатать повременить, так

как я готовлю ее в новом, раньше непредвиденном виде и вышлю посылкой вскорости.

А печатать ее необходимо одним томом, так как, располагая стихи погуще (по Вашему

желанию), я вижу, что в двух книжках они будут иметь жидкое и жалкое подобие. Я

живу по-старому, т. е. в бедности и одиночестве, и беспокою Вас просьбой отложить

для меня следуемые пятьсот рублей между августом и сентябрем. Остаюсь Ваш

молитвенник и сын Николай Клюев.

Мариинское почт, отд., Олон<ецкой> губ.

127. В. С. МИРОЛЮБОВУ

Первая половина января 1918 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Присылаю Вам, дорогой Виктор Сергеевич, три стихотворения под общим

названием «Республика». Не знаю, как они сложены, но по чувству истинны и

необлыжны. Если Вы найдете достойным на-

печатать их в «Ежем<есячном> журнале», то вышлите за них и деньги кряду же по

получении, как Вы обещали в письме за стихотворение «Уму республика», причем и за

это последнее стихотворение уплатить заодно. Мне стыдно с Вами говорить так, но я

очень нуждаюсь. Мука ржаная у нас 50 руб. и 80 руб. пуд. Есть нечего и взять негде.

Сам я очень слаб и болен, вся голова в коросте, шатаются зубы и гноятся десны, на

ногах язвы, так что нельзя обуть валенки, в коросте лоб и щеки, так что опасно и

глазам. Я очень и очень удручен, ни за что придется пропадать. Хотя при пролетарской

культуре такие люди, как я, и должны погибнуть, но все-таки не думалось, что

погибель будет так ужасна, - ведь у меня столько друзей с братьями, которым стоило бы

один раз в неделю не сходить в «Привал комедиантов» или к любовнице, и я бы был

сыт в моей болезни. Вот Есенин — так молодец, не делал губ бантиком, как я, а

продался за уголь и хлеб, и будет цел и из него выйдет победителем — плюнув всем

«братьям» в ясные очи. Низко Вам кланяюсь.

Николай Клюев.

128. В. С. МИРОЛЮБОВУ

Наголо марта (н. ст.) 1918 г. Олонецкая губ., Вытегорский уезд

Я не большевик и не левый революционер, дорогой Виктор Сергеевич. Тоска моя об

Опоньском царстве, что на Белых Водах, о древе, под которым ждет меня мой царь и

брат. Благодарение Вам за добрые слова обо мне перед Сережей, так сладостно, что

мое тайное благословение, моя жажда отдать, переселить свой дух в него, перелить в

него все свои песни, вручить все свои ключи (так тяжки иногда они, и Единственный

может взять их) находят отклик в других людях. Я очень болен и если не погибну, то

лишь по молитвам избяной Руси и, быть может, ради «прекраснейшего из сынов

крещена царства».

Простите меня грешного, ради Бога, Жизни и слез моих.

Н. Клюев.

129. М. В. АВЕРЬЯНОВУ

Первая половина 1918 г.

Петроград

Дорогой Михаил Васильевич, мне предлагают две тысячи рублей за мои четыре

книги с тем, чтобы я продал их в неограниченное пользование на десять лет, но мне

тяжело расставаться с Вами, — потому прошу Вас — сообщить мне письмом -

приемлемы ли Вам такие же условия - чему я буду весьма рад, иначе же я, по нужде,

должен буду отдать книги в другие руки.

158

Н. Клюев.

Очень прошу не задержать ответом. Фонтанка, 149-9, тел. 609-81.

130. М. В. АВЕРЬЯНОВУ

16 августа 1918 г. Петроград

Имея заявление от Комиссариата Народного просвещения об издании моих

сочинений в целях широкого распространения в народе, ставлю Вас в известность,

дорогой Михаил Васильевич, что договор Ваш со мной, как совершенный вопреки

закону и не выполненный Вами по пункту, предусматривающему срок выхода издания,

считается отныне недействительным.

Полученные от Вас деньги сим обязуюсь выплатить.

Николай Клюев.

Офицерская, 57, кв. 21. А. А. Блоку для Н. К.

131. М. ГОРЬКОМУ

Осень (до 7 ноября) 1918 г. Петроград

Алексей Максимович! Есть лопарское поверье, что однажды в жизни человеку

выходит соизволенье обеспокоить под камнем «Сариным носом» самого Морского

Царя - либо клятвой, либо песней, либо умолением. Из чувства, похожего на это

повер<ь>е , позволяет себе «раз в жизни» обеспокоить Вас следующим умоленьем:

Революция сломала деревню и, в частности, мой быт; дома у меня всего житья-бытья,

что два свежих родительских креста на погосте. Англичанка выгнала меня в Питер в

чем мать родила. Единственное мое богатство — это четыре книжки стихотворений, в

совокупности составивших «Первый том» моих сочинении, и новая, не видевшая света

книга, в которую вошли около 200-хсот стихотворений, в большинстве своем

отразивших наше красное время, разумеется, в самом широком смысле, чаще так, как

понимает его крестьянская Рассея.

Добравшись до Питера и не имея никакого понятия о бесчисленных разделениях в

людях и, в частности, в художественных литературных кругах, я встретил на одном из

митингов комиссара советского книгоиздательства, который предложил мне издать

книжку более или менее революционного содержания, — каковую я ему в обозна-

ченный срок и представил. Но добро без худа никогда не бывает: мои прежние

издатели, которые раньше меня обязывали (обедом, десятирублевой ссудой и т. п.)

издаваться только у них, теперь огулом отказываются от печатания моего

большеви<с>тского «Первого тома» ит. д.

Разные ученые люди почестнее указывают мне на Луначарского, которому как

члену рабоче-крестьянского правительства будто бы оченно к лицу издавать

крестьянского поэта, но я весьма боюсь, что для того, чтоб издал меня Луначарский, —

мне придется немножко умереть, как Никитину с Кольцовым. Разные ученые люди

резонно мне доказывают, что по смерти моей издание моих сочинений у Луначарского

обеспечено, но, Алексей Максимович, посудите сами: скоро праздник 25-го октября

1918 года, земля, говорят, будет вольной, и в свою очередь я буду поэтом Вольной

Земли и т. п. Если же мое новое социалистическое отечество и Луначарский для

издания народных поэтов ставят в действительности смертные условия, то Вы,

Алексей Максимович, быть может, усмотрите возможность довести до сведения

Луначарского, что я уже приготовился и на такие, самые легкие из условий (я

оголодался до костей и обнуждился до потери «прав гражданина») — мне бы только

хоть одним глазком взглянуть на Вольную Землю... Об ответе Луначарского

благоволите оставить записочку в Вашей прихожей с адресом: Н. Клюеву, в

воскресенье, около обеда, я за нею зайду.

Н. Клюев.

132. В. С. МИРОЛЮБОВУ

159

Осень 1919 г. Вытегра

Да подается Вам здравие, спасение и во всем благое поспешение, дорогой Виктор

Сергеевич! Принял Ваше письмо со слезами - оно, как первая ласточка, обрадовало

меня несказанно. Никто из братьев, друзей и знакомых моих в городах не нашел меня

добрым словом, окромя Вас. На што Сергей Александрович Есенин, кажется, с одного

куса, одной ложкой хлебали, а и тот растер сапогом слезы мои.

Молю Вас, как отца родного, потрудитесь, ради великой скорби моей, сообщите

Есенину, что живу я, как у собаки в пасти, что рай мой осквернен и разрушен, что

Сирин мой не спасся и на шестке, что от него осталось единое малое перышко. Всё, всё

погибло. И сам я жду погибели неизбежной и беспесенной. Как зиму переживу - один

Бог знает. Солома да вода - нет ни сапог, ни рубахи. На деньги в наших краях спички

горелой не купишь. Деревня стала чирьем-недотрогой, завязла в деньгах по горло. Вы