Семь дней творения

Рев за горевскими дверями достиг самой высокой ноты.

Сопротивлялась дурочка с отчаянным остервенением. Прежде чем Василий скрутил ее, она ухитрилась расцарапать ему шею, оборвать пиджачные пуговицы и даже дважды укусить его в плечо, но, связанная по рукам и ногам банными полотенцами, Ольга вскоре затихла, лицо ее прояснилось, и только иссиня-белая пена в уголках губ напоминала о недавнем кризисе. Он смотрел на ее изможденное приступом лицо, на глубоко запавшие глазницы, и его с каждым мгновением все более и более охватывала необъяснимая тревога, которая, свернувшись, наконец, в мысль, озарила душу вещей догадкой: "Мамочка моя родная! Нет человека без своей особой стру-ны. Отними у него эту струну, и останется оболочка немощная и дикая". И Василию сделалось вдруг ощутимо понятным то омертвение, какое постепенно опустошало его в последнее время.

На кухне старуха протянула ему засаленную пятерку:

- Спасибо, голубчик... Господи, и за что только мне наказание в детях такое! Чем я Тебя прогневила?

"А ну тебя к дьяволу с твоей пятеркой",- подумал Василий, но деньги неожиданно даже для самого себя взял и, ко всему, поблагодарил вежливо:

- Спасибо. Ежели что, так крикните.

Во дворе он лицом к лицу столкнулся с Левой. Тот, лихорадочно блестя глазами, вцепился в лацкан его пиджака.

- Как там, Василий Васильевич? Лучше?

- Затихла. Сейчас приедут, возьмут.

Они сели на лавочку. Лева ожесточенно тер виски и, глядя в землю, самоунижался:

- Пойду, пойду сейчас же... Не съест же она меня в самом деле! Я - сын ей! Ну, на колени стану, прощенья попрошу... Ах, Олюшка, как-то ты там?.. Он порывался встать, но Лашков молча брал его за плечи и усаживал на место. - Я, я во всем виноват! Из-за меня мать продала инструмент. Разве я не знал, что им нечем жить, разве я ничего не мог дать?.. Правда, мне казалось, что у матери еще кое-что есть... но что значит - казалось? Себялюбивый изверг!..

- Сам концы с концами еле сводишь.

- Но ведь я один и потом - мужчина. Ах, как это все нехорошо.

За воротами просигналила машина.

- Явились,- сказал, вставая, Лашков и пошел открывать. - Сейчас! крикнул он, оборачи-ваясь на пороге к Храмову. - Ты, брат, сиди и не рыпайся, а то, я вижу, как бы еще одну карету вызывать не пришлось.

Двор ожил. В дробной перекличке ставен и форточек закружился в дворовом коробе колготной хоровод:

- За кем это?

- Оля-дурочка буянит.

- Давно пора. Все мозги своей пияниной проела. Хоть меняйся.

- Да она ж тихая.

- Тихая! Второй день над нами потолок ходуном ходит!

- Совсем еще молоденькая!

- Порченная кровь. Бары... Им и молодость не впрок.

- Шанпанское-то боком выходит.

- Помилуй ее, Господи! Эх, грехи, грехи наши.

- Дитев со двора уберите, укусит ненароком!

Лева спрятал голову в колени, заткнул уши и некоторое время сидел так, мерно раскачиваясь, потом пружинисто вскочил и выбежал на середину двора.

- Замолчите, вы! - неистово взвизгнул он. - Слышите, замолчите! Иначе я разобью ваши звериные морды, слышите! Пусть хоть кто-нибудь пикнет. Скоты, скоты, скоты! Навозные черви!

Василий еле усадил его снова, он пытался еще что-то крикнуть, но в это время из парадного вынесли Ольгу, покрытую, как покойница, клейменной больничной простыней, и когда носилки поравнялись с лавочкой, Лева, враз забыв обо всем, судорожно потянулся к сестре:

- Олюшка, как же это ты? Олюшка, а ведь мы с тобой еще в концертах вместе выступать собирались. - Он поплелся за носилками. - А все я, все я... Олюш-ка-а-а!

Но около машины между ним и носилками встал высокий лопатистообразный блондин, судя по двухбортному халату - врач, и, снисходительно пожевывая мясистыми губами, взял актера за пуговицу плаща:

- Вам, милый, не следует здесь находиться. Вы сами на волосок от этого. Максимум покоя, минимум - эмоций.

Храмов схватил его за руку:

- Скажите, доктор, она скоро вернется домой? Ах, я так виноват перед ней.

- Кто знает, милый,- потускнел тот,- кто знает. Чудеса - не такая уж редкая вещь. - И, уже захлопывая дверцу за собой, добавил: - Только спокойнее. Не заставляйте меня заезжать к вам в гости дважды. У вас еще, милый, добрая половина жизни - впереди... Поехали.

Лева сделал несколько шагов вслед за отъезжавшей каретой, потом, повернувшись, побрел было обратно, но здесь столкнулся со стоявшей все это время за его спиной матерью, и как-то само собой получилось, что он уронил склоненную голову ей на плечо, и оба они тихо и облегченно заплакали.

Лашков, глядя, как Храмовы, взявшись за руки, минули двор и скрылись в парадном подъезде дома, прикинул про себя: "Под дрова чуланчик-то приспособить, что ли?"

XIV

Штабель вошел, шумно поставил на стол полбутылки и, не ожидая приглашения, сел:

- Васья,- голос его был тверд и ясен,- я говориль: без обьида. Ти не хотель Грюша, ти - испугаль; я - не испугаль. Я сказаль Грюша: "Ставай моя жена". Грюша согласиль. Тепьерь, ти обижаль. - Он укоризненно покачал головой. - Некарашо. Ти - мой друзья. Некарашо.

В ответ Лашков, разделывая селедку, кисло промямлил:

- Да что уж теперь делить-то... Делить-то теперь нечего.

- Слюшай сюда, Васья,- рука водопроводчика накрыла его ладонь,- бывай друзья, помогай мине строить дом. Жена котельной - некарашо...

Лашков знал, о чем пойдет речь. Вот уже с неделю водил Отто во двор деловых гостей: то техника из жакта, то пожарного инспектора, то артельных жучков. Гости добросовестно промеря-ли угол двора между котельной и стеной соседнего строения, потом спускались к гостеприимному истопнику и вскоре выходили оттуда заметно навеселе. А третьего дня от участкового получил дворник уже совсем точные сведения: Штабелю разрешили строиться.

"Да,- подумал про себя Лашков,- вот тебе, Василий Васильевич, бабушка и Юрьев день! Теперь еще и гвоздик в крышечку свою забьешь. И забьешь, Василий Васильевич!"

А вслух сказал:

- Мне не на тебя - на себя обижаться. Что ж мне перед тобой ломаться, скребет на сердце, но это не в счет. Когда начать думаешь?

- Выходной. Твой здоровий.

Лашков, не чувствуя ни вкуса, ни хмеля, в два глотка опорожнил стакан и коротко выдохнул: