Милочка

— Пойдемте, бабуся! Что я вам покажу!.. Что-то хорошее, хорошее! — сказала Милочка, беря бабушку за руку и пытаясь поднять ее с кресла.

— Что у тебя там такое? — отозвалась та и, зевая и кряхтя, встала с кресла.

— Вот сейчас увидите! — говорила Милочка, таща бабушку за руку в ее спальню.

Вошла бабушка в спальню, да так и ахнула.

Евдокия Александровна больше всего на свете боялась сквозного ветра, и для того, чтобы было спокойнее, она решила раз и навсегда не выставлять в своей спальне зимних рам, и уже лет десять зимние рамы не выставлялись. Только в жару она выходила на балкон и отворяла окно в столовой или в зале, но никогда в одно и то же время два окна разом в двух комнатах не отворялись. Избави Боже!

А тут вдруг бабушка увидала, что в одном из двух окон ее спальни зимняя рама выставлена, окно открыто, и свежий воздух из сада волной вливается в комнату.

Мгновенье казалось, что бабушка как будто окаменела и, как статуя, неподвижно стояла середи комнаты, грозно нахмурив брови и смотря на раскрытое окно.

— Это что такое? Кто это? — только и смогла она выговорить, с ужасом и негодованием смотря на открытое окно.

— Это я вам, бабуся, сюрприз хотела сделать… Ведь теперь лучше? Не правда ли? — любезным, кротким тоном сказала ей Милочка, держа ее за руку.

— Это — ты? Ты? — собравшись, наконец, с духом, выпалила бабушка. — Как это так? Не сказавши мне, без спросу?.. Да как же это можно? Как ты смеешь распоряжаться?.. Нет! Это уж чересчур… Что это за самовольство! И какой дурак тебя послушался? Вероятно, Дуняшка!.. Завтра же ее прогоню! Ноги ее не будет здесь!.. И окно завтра же… сегодня же… сейчас вот прикажу вставить…

Тут еще, как на грех, Красотка, любимая бабушкина кошка, вздумала некстати тереться около ее ног. Бабушка ее не заметила и как-то наступила ей на хвост. Кошка, конечно, не могла знать, что бабушка и без того находится в сильном расстройстве; кошке стало больно, — она испустила отчаянный, душу раздирающий вопль и страшно зафыркала. Тут уж бабушка окончательно вышла из себя: ей было и жаль свою любимицу, и досадно на нее.

— У-у, мерзкая! Вечно под ноги лезет… Вот я тебя! — кричала бабушка, замахиваясь костылем, между тем как кошка благополучно удирала из комнаты.

Бабушка сердито выдернула руку из руки Милочки и пошла в столовую, жестоко стуча костылем по полу.

— Я хотела лучше сделать… о вашем здоровье забочусь, а вы на меня же сердитесь! — говорила Милочка, идя за ней следом. — Ну, бабуся, вот что мы сделаем: если будет холодно, если вы озябнете сегодня ночью, мы завтра же вставим раму… Хорошо, бабуся? Вы согласны?

Но бабушка ни с чем не соглашалась, ничего слушать не хотела, бранилась ужасно и стучала костылем.

— Если бы я знала, что у меня внучка такая вольница, я бы и в гости к себе ее не пригласила! — с досадой проговорила она, хмуря брови.

— Я бы и сама ни за что не поехала сюда, если бы знала, что у меня бабушка — такая ворчунья, такая злая, сердитая, — сказала Милочка в свою очередь.

Бабушка уселась в свое кресло и долго еще ворчала. Милочка сидела на стуле у окна. Она грустно смотрела в сад и сидела тихохонько-смирнехонько, как шаловливый котенок, только что получивший по «некоторому случаю» здоровую головомойку. Обе они, — бабушка и внучка — надули губы и сидели молча, не смотря друг на друга.

Потом как-то вскоре, — как это случилось, я уж, право, не знаю, — Милочка очутилась у бабушки, на коленях и прижималась своей разгоревшейся щечкой к ее бледной, старческой щеке, а бабушка обнимала ее и, лаская и целуя, приговаривала: «Ох, уж ты, моя вольница!»

Окно в бабушкиной спальне ни сейчас, ни завтра, ни на следующий день не было вставлено, а Дуняша спокойно оставалась на своем месте.

V

Собираются взять Милочку в ежовые рукавицы

Наконец Евдокия Александровна решилась повнимательнее заняться «несчастною девочкой», приучить ее к порядку, к хорошим «манерам» и вообще прибрать к рукам. Очевидно, на эту «бедную девочку» дома внимания не обращают; надо же хоть бабушке подумать о ней…

Началось с того, что однажды утром бабушка серьезно сказала Милочке:

— Если ты, душечка, вздумаешь куда-нибудь идти, то нужно спрашиваться… По крайней мере, ты должна сказываться каждый раз…

— А если я пойду в сад или в огород?.. Тоже сказываться? — спросила Милочка.

— Ну, тут, конечно, не надо… А вот если далеко куда-нибудь… — пояснила ей бабушка.

И после того, бывая в саду, Милочка, вскарабкавшись по стене до подоконника, заглядывала в столовую где бабушка, обыкновенно, сидела в своем кресле, и крикнув: «Бабуся, прощайте! Я ухожу далеко!» моментально спрыгивала со стены и скрывалась за кустами.

Затем бабушка сделала еще другое строгое распоряжение.

— Без спросу, Милочка, гостей к себе не принимай! — весьма решительным тоном проговорила она.

— Хорошо, бабуся! — согласилась Милочка. Вскоре как-то после того бабушка услыхала в передней топот нескольких пар босых ног, шушуканье и шепот, и немного погодя Милочка с сияющим видом появилась в столовой.

— Бабуся! Ко мне из деревни пришли мальчики и девочки… Ведь я могу с ними в залу пойти? Зала так же стоит пустая… — сказала она.

На тот раз день выдался ненастный; шел мелкий дождь, и серые облака задергивали все небо от края до края мглистой дымкой.

— Ах, Милочка! Что тебе за охота возиться с деревенскими ребятишками? — возразила бабушка. — Что тебе за интерес в этих грязных оборванцах?

— Ведь они, бабуся, оттого оборванцы, что бедны… — с жаром говорила Милочка, держа бабушку за руку и заглядывая ей в глаза. — А разве они виноваты, что их отец и мать бедные? Ведь не виноваты, бабуся? Да?

— Да… но все-таки они тебе — не компания! — твердила бабушка.

— Почему же? Они такие славные… они умные, бабуся, — право, умные! — настаивала Милочка. — А уж если им нельзя в залу, так я пойду к ним на деревню…

— Ну, нет, нет! уж лучше здесь… ступайте в залу! — сказала бабушка.

А в другой раз, когда к Милочке собрались в гости ее деревенские знакомые, бабушка даже приказала Марфуше подать им в залу чаю, молока, хлеба, масла и сладкого пирога. Милочка за такое угощение расцеловала бабушку, а старушка, поправляя смятую Милочкой свою кружевную косынку, ворчала, — но уже без всякого неудовольствия:

— Ох, уж ты, вольница! Приберу я тебя к рукам, ты у меня будешь шелковая… да?

— Как же, бабусенька, непременно! — соглашалась внучка.

— Что это еще за «бабусенька»? — заметила ей Евдокия Александровна. — Зови меня «grande maman», как вообще зовут своих бабушек все приличные девочки…

Милочка, конечно, сказала: «хорошо бабуся!» Но бабушке редко приходилось слышать, чтобы внучка назвала ее, как должно, «grande maman»; у Милочки все больше выходило «grande бабуся» или «grande бабусенька»… Бабушка несколько раз останавливала ее и, наконец, махнула рукой, после чего французский язык был оставлен, а «бабуся» и «бабусенька» опять пошли в ход.

Впрочем, бабушке так нравились розовые губки, произносившие эти слова, что она в этих словах уже не находила ничего «неприличного»…

Однажды вышел такой случай: какой-то крестьянин просил у бабушки ржи, и бабушка отказала ему… Крестьянин ушел и, спустившись с крыльца, остановился, в раздумье почесывая затылок.

Милочка вышла следом за ним на крыльцо. Этот крестьянин так упрашивал бабушку, так божился, что осенью отдаст ей долг, что Милочке стало очень жаль его, когда бабушка сердито сказала ему: «Нет, нет! И не проси… Не дам тебе ржи!»

— А вам зачем нужна рожь? — спросила она крестьянина.

Тот не весело, хмуро оглянулся на нее и промолвил:

— Зачем! Есть-то ведь надо что-нибудь… рожь-то вон еще зеленая стоит в поле… Хлеба из нее не испечешь!

— Так у вас совсем хлеба нет? — спросила Милочка, все более и более заинтересовываясь этим высоким и бородатым крестьянином.

— Последние корки доглодали! — ответил он.