Убежище

Так или иначе, Феликс проводил меня до самой виллы, причем впереди меня он идти не мог -- не знал куда -- а Бетховен, в результате, почти всю дорогу, даже по лестницам прошел задом наперед, поднимаясь на задние лапы и содрогаясь в эротических конвульсиях. Когда я его заперла в его комнате (большей, чем наша с мамой на Дровяной улице северной столицы великой державы!), он стал так выть и грызть дверь, что я впервые просто не знала, как его успокоить...

Никого дома не было, но я знала, что у хозяина есть какие-то таблетки, которые он как-то назвал "анти-виагра". Я рискнула растереть две таблетки и всыпать в сливки, которыми обычно поили Бетховена. Монстр вылакал все, какое-то время еще лез со своим языком и масляными глазами к сидящему в кресле Феликсу, но потом стало еще хуже. Кобель вдруг озверел и возненавидел предмет своего надавнего обожания. Шерсть на его загривке встала дыбом, он смотрел на Феликса налитыми кровью глазами, неистово рычал и лаял. У него даже красная пена выступила на морде. Такого балованный с рождения пес вообще не умел, и я не на шутку препугалась: сейчас вызовут скорую, возьмут анализ желудочного сока, и я, в лучшем случае, вылечу с довольно прибыльного рабочего места. Вечно этот Феликс мне карьеру ломает!

Пришлось лечить подобное подобным.

Я налила ему еще сливок с хозяйкиным снотворным. Он и это шумно вылакал, утробно рыча и вращая на Феликса белками, а потом откинул свои лапы и захрапел, вздрагивая и совершая непристойные движения во сне. Что-то все-таки в этом Ильиче есть, подумала я... Бессловесная тварь и то чует!

***

Кстати о декорациях этой сцены. О, таких у меня еще не было! Что там хоромы Арнольдыча с его Казимировной! Это как если бы сравнить нашу с мамой комнату с домом Феликса в Севастополе. А то и круче, как стали говорить новые русские.

Вокруг нас с моей первой любовью был рай. В три этажа плюс цокольный с гаражом, тренажерным залом и сауной, с лужайками, на которых динамики стереосистемы были замаскированы под обычные камни. Тут же был и плавательный бассейн, где я как-то спасала микролюбовницу моего хозяина.

Как только хозяйка с дочерми умотала в Швейцарию кататься на санках, пузатый гиперсексуал откуда-то вызвонил филиппинку-массажистку. От его жирной волосатой плоти азиатка сомлела прямо в воде, где он ее при мне имел, а этот идиот, точно как его Бетховен, все не мог остановиться. В конце концов, мне же пришлось за ней нырять, пока гигант национального секса бился на берегу в истерике и рвал что-то вокруг своей лысины. Потом я ей делала искусственное дыхание, к счастью, не до появления трупных пятен, как рекомнедовалось в советских инструкциях. Несчастное бесполое, на мой вкус, желтенькое существо размером с фаллос ее ухажера, раскрыло, наконец свои косые глазоньки и благодарно стало что-то лепетать мне на родном тихоокеанском наречии...

Но я отвлеклась в описании рая на земле, которым обладают в Израиле очень многие из умеющих делать дела и делишки. Зеркальное окно, в котором отражался сидящий в белом пластиковом кресле Феликс, было одновременно одной из откатных дверей, которые, в свою очередь, и составляли внешние стены первого этажа виллы. Мне эти сооружения мыть не доверяли -- приходила бригада окномоев. На втором этаже... Впрочем, это уже не декорации, а описывать кулисы этого театра мирных действий аборигенов -- никакого времени не хватит.

***

"Ты давно здесь, Тайка?" - сладко спросил мой незванный гость. Я была настроена миролюбиво и, выяснив, что он совсем свеженький, всего годик с небольшим, оле, на правах человека, приближающегося к тяжелому состоянию ватика, пригласила его к нам в гости. "С Диночкой?.. -- осторожно спросил он, дернув себя за одно ухо, а потом, помедлив, за второе. -- Или ты?.." "Естественно, с твоей семьей. Давайте в пять вечера в этот эрев-шабат." Я написала ему свой адрес, телефон и объяснила, как проехать. "Что ты, Танечка, проехать... У нас и денег-то на это нет. Мы пешком ходим. Продукты покупаем только на рынке, а все равно все съедает плата за квартиру... А работы мне в обозримом будущем даже и не предвидится. Я ведь последние пятнадцать лет был ученым секретарем нашего института, ничего в сущности не знаю и не умею. Из авторских -- только бывшее твое... А я в нем не очень разбираюсь. Дина окончила медицинский ульпан, но мест для врачей нет по всей стране. Живем на пособие про прожиточному минимуму и ужасно бедствуем."

***

Я даже погладила его по руке. Мы с Мишей как-то не гордились на каждом шагу, нашей съеденной здесь порцией дерьма и не радовались той же трапезе очередных соискателей рая на земле обетованной.

"Как твои дети?" -- спросила я осторожно. До меня доходили слухи о каком-то скандале, связанном с семьей Дашковских. Он помрачнел: "Гриша столько пережил после того случая (словно я знала, о чем там речь!), но хуже всех пришлось Диночке, она..." "Феликс, милый, не сейчас. Видишь, какой тут фронт работ? Придете, все обсудим. А пока, до свидания. Прости меня..." Он съежился и стал похож со своим нелепым галстуком на бездомного породистого пса в непогоду. "Конечно, конечно... Я все понимаю..." Он поплелся к выходу под богатырский храп Бетховена, сменяющийся иногда щенячим повизгиванием. Вдруг я вспомнила, что не спросила его координат.

"Феликс, - выскочила я на крыльцо. Он обернулся так резко, словно я выстрелила ему в спину. Безумная надежда осветила его лицо. -- Погоди. Ты же не сказал, где вы живете. Откуда вы к нам в субботу будете идти пешком?" "Мы?.. Мы на улице Сиркин." "А где это?" "На рынке." Я тут же представила эти трущобы для олим среди крыс и плесени. "Это очень далеко от нас. Феликс. Не ходите. Мы за вами заедем в четыре тридцать. Давай адрес и телефон." Он замялся и принялся дергать свои уши. "Не надо к нам заходить, - тихо сказал он. Я уже стояла рядом и то едва услышала. -- Мы сами к вам выйдем на повороте с рынка на нашу улицу, где..." "Я представляю. Хорошо." Мне вдруг стало так остро жаль его, что я неожиданно крепко расцеловала его в обе щеки, заросшие седой щетиной, заплакала и убежала на "свою" виллу. Он остался стоять, не шевелясь, опустив плечи и руки.

Господи, я же эту сцену уже видела! Я видела крупным планом это едва узнаваемое жуткое морщинистое лицо моего любимого с жалкой улыбкой и затравленным взором - на фоне вот этого райского сверкающего великолепия. Цыганка в Сосновке! Именно это она и показала мне тогда!