Убежище

И тут вам явление третье - на сцене не больно-то худощавая блондинка с такими глазами и носом от этого явления первого, что кого хочешь заинтригуешь. К тому же, в легкомысленном курортном наряде, ибо, как говорится, не при исполнении.

Муж бывшей жены моего нынешнего излишне ласкового не совсем по адресу мужа смотрит на меня, боюсь, еще свирепее, чем на этого пархатого... Бергера. Щирый Тарас не счел необходимым даже соблюдать приличия: "Тю, сплюнул он, - так от яких воны соби жинок заводять, гха!.."

"Не нравлюсь? -- прищурилась я, увлекая его под руку на увитый виноградом балкон. -- Или наш брак вам не по душе?" "Та негоже ж таким гарным та справним жинкам до них от своих хлопцив уходить! Хиба тоби москалей твоих мало було?" "Було, було, - разозлилась я. -- А вот у тебя небось не було, раз ты еврейский огрызок себе подобрал, хохол дурной." "Ты що? -- побагровел он от моей наглости. -- Та як ты смиешь? Мени? У мени ж у хати? Та в моий ридной Украйини!.."

"Вот что, Тарас. Мне твое общество отнюдь не по душе, а потому болтать с тобой долго я не расположена, понял? Так что кончай-ка придуриваться и переходи со мной на русский." "Чого це?" "А того це, что с начальством своим в исполкоме ты небось на чистом русском только и смеешь говорить. Тут твоя благоверная моему суженному проговорилась как-то, что твой завотделом вообще еврей. Ну-ка я ему расскажу о твоих антисемитских закидонах, а? Куда ты тогда заткнешь свой поганый язык, хохол ты двуглавый?" "А чому двуглавий?" -- не сдавался он. "А тому, что тебя хер бы в исполком взяли в качестве щирого петлюровца. Ты небось член КПУ, нет? А наша партия -- партия интернационалистов, не слышал? Короче, как дальше будем выяснять отношения -- на мове или по-человечески?"

Он, казалось, сейчас лопнет от злости. Миша тревожно поглядывал на нас из глубины комнаты, где сидел на диване с маленьким беленьким совершенно счастливым Вовиком с моей красной пожарной машинкой в руках. Уж больно видно вертелся мой нос между синих огней.

Но у грозного Тараса усы уже повисли: "А Галя мне говорила, что у ее бывшего мужа жена теперь ленинградка, аспирантка, - тихо и без акцента сказал он. -- Как же вы можете вот так... бесцеремонно со мной? Как с негром в Америке..." "А у нас в Питере с волками принято только по-волчьи выть. Дай тебе и таким как ты волю, Петлюру своего любимого переплюнете." "Напрасно вы так, - еще миролюбивее и тише сказал он. - У нас, украинцев, совсем другая национальная история, чем та, которую мы все учили в школе. Вы знаете только искаженную интерпретацию короткого периода нашей независимости, Татьяна Алексеевна... У Симона Васильевича в правительстве было даже министерство по защите евреев. Единственное в мире. А вы так о нас пренебрежительно. Вас ведь тоже можно обвинить в великодержавном шовинизме..."

"Ладно, Тарасик, - положила я руку на его круглое мягкое плечо. -- Все люди, в конце концов, братья и сестры. Ты лучше мне вот что скажи, как на духу: тебе лично что, их Вовка дозарезу нужен? Ты без него жить не можешь?" "Як на духу, Танечка, дык вин мени от тут..." "Так уговори свою Галю уступить парня отцу. Судиться, сам знаешь, с матерью бесполезно. А вот если по доброму согласию, то..." "А ты, Таня, теж мени скажи, як на духу: нащо вин тоби особисто?" "Мне лично нужно душевное спокойствие моего любимого мужа." "А коли вин тоби с цим хлопцем..." "Слушай, Тарас Осипович, давай все-таки по-русски. Ты бы хотел, чтобы Миша с тобой говорил по-еврейски, а ты морщил лоб, как я с тобой, чтобы понять." "Так и я ж о том же! Увезет он вас с Вовкой в свой Израиль. Кем он там станет? Оккупантом?" "Человеком станет. Везде есть хорошие люди." "Та що, таки вже собираетесь?" "Пока нет." "А ты-то там як? Ты ж така русская, що як... эталон! Тебя ж за версту видать!" "И русские везде живут. Но мы сейчас не обо мне, а о Володе. Так как? И тебе забот меньше. Все равно ведь он с матерью не ладит, с вами пока не живет. Так хоть пусть с отцом будет. И в Ленинграде, а?"

"Ну... як ты так бажаешь... Погутарю с жинкой. Ты маешь рацию... то есть ты права: та, нащо мени чужой пацан..." "Тем более от еврея, а?" "О, так це ж... это же главное! Ты ж меня понимаешь?" "Предположим. Так отдадите нам парня?" "Я постараюсь. Только не сразу." "Отлично, Тарас Осипович, перешла я на нужные рельсы. -- Очень на вас надеюсь. А мы как устроимся с жильем, за ним и заскочим в Одессу, идет?"

"Таня, ты ж чудо яка цмококо... Та заради тебя я ж в исполкоме сам все и зроблю... сделаю. Только ты, это, ну... Фраимовичу моему..." "Могила. Так парень через месяц наш?" "Твой, твой, ты только обратно его не привози." "Вот и спасибо."

Я рада была своему успеху и спешила на кухню, где бывшие голубки опять вроде бы уединились. Худо-бедно, как говорит доктор Бергер! Этого мне еще не хватало...

Но там разговор шел о том же и пока на совсем других тонах. Тарас тут же обнял свою Г-халю и увел ее в спальню, где ее высокий голос постепенно стал стихать под его ласковое ворчание. Расстались мы почти дружески.

"Ну, а тебе чего удалось добиться? -- нетерпеливо спросил Миша на улице. -- Ведь ты говорила с ним? О Вове?" "А о чем же еще? Он согласен. Обещал через месяц сам все по блату оформить." "Правда? Танечка, ты не шутишь? Обещал? А мне категорически отказано... И мне показалось, что вы там ссоритесь." "Не без этого. Поссорились -- подружились. Мне ли привыкать? Только... чтоб эта твоя встреча с Галей была последней! Вот уж к чему мне привыкать снова не хочется, так это к изменам..." "Танечка! Да я придти в себя не могу от счастья, когда вас рядом вижу -- а моя - не она!.."

***

Мы вернулись к нашему южному отпуску. Купаться было уже холодно. По утрам мы просто бродили по песку пустынного пляжа и грызли семечки.

А я, глядя на ровные морские волны, то вспоминала Севастополь и свирепую конфронтацию в богатом доме моего несостоявшегося жениха, то жуткую сцену моего последнего перед отлетом в Одессу визита уже к другому морю, моему самому любимому до сих пор - Японскому.

Я тогда рассказывала Мише все о моей жизни, показывала ему мои памятные места во Владивостоке. Естественно, мы с ним оказались и на мысу Бурном. В недобрый час. Тут разворачивалась трагедия целого сословия. Городские власти, после бесчисленных и привычно проигнорированных предупреждений, как раз в этот день приступили к насильственному сносу стихийно возникших здесь в незапамятные времена прибрежных гаражей для личных плавсредств -- моторок и ботов. Орала в мегафон милиция, блестели на солнце красные пожарные машины, пылали подоженные гаражи, ревел бульдозер, ровнявший с песком пляжа пепелища, метались и матерились несчастные рыбаки, для которых здесь годами был единственный вид летнего досуга и добрая половина семейных съестных припасов. Половину домов на улице Мыс Бурный уже тоже снесли. Наш дом сиротливо стоял среди срубленного бульдозерами сада. Только сирень жалась еще к моим бывшим окнам и тревожно шелестела. Арина вышла к нам с каким-то почерневшим лицом и впервые не ответила на мое приветствие своей замечательной улыбкой.