Скитники

На двух широких, круто загнутых с одного конца полозьях устанавливали копылья, соединенные поперечинами из тальника. Спереди стягивали их дугой – бараном (тоже из тальника). В эвенкийских нартах нет ни одного гвоздя – все связано полосками сыромятины. Нарты получаются легкие и прочные.

Упряжь для оленей мастерили женщины. Оленья упряжь устроена предельно просто: широкая ременная петля надевается на шею, пропускается под ногой и, перебрасываясь через баран, тянется к другому орону. Если один из оленей тянет не в полную силу, второй, добросовестный, сейчас же оттягивает ремень вперед, и лентяй попадает ногами под баран. Таким образом, оба принуждены тянуть на равных. У оронов ветвистые рога, поэтому у ездовых, чтобы не цеплять соседа и деревья, их укорачивают пилой, как правило, наполовину.

Готовя Бэюна к экспедиции, обитатели стойбища работали не покладая рук. Они понимали, что, если выполнят условия договора с топографической партией, то род хорошо заработает.

*

Наконец настал день, когда Корней вздохнул облегченно, – перестал хромать и спотыкаться последний орон. На стадо теперь приятно было посмотреть: упитанные, с лоснящимися боками красавцы. Над широко раскинувшимся по заснеженному пастбищу шерстистым ковром стоял веселый перестук ветвистых рогов оленух (быки сбросили рога еще в конце осени, после гона).

Вот, исполняя команду Бэюна, к оленям подбежали со стороны реки три собаки и с лаем погнали их на свежую, с нетронутым ягелем, марь. Живая лавина тотчас стронулась и хлынула, пощелкивая копытцами, вдоль края леса на новый выпас. Передние летели словно ветер, вытянув длинные головы. Копыта едва касались земли, только снег разлетался брызгами во все стороны да выдуваемый из ноздрей густой пар легким облаком окутывал стадо. Нет в этом суровом крае более быстрого и более приспособленного к местным условиям животного, нежели северный олень.

Убедившись, что болезнь побеждена, Корней сказал сыну:

– Собирайся. Завтра домой.

Заметив, как скуксился Изосим, отец невольно вспомнил то время, когда ему посчастливилось прожить в стойбище целый год.

– Что пригорюнился? Неужто не соскучился по дому?

– Тута, тятя, скучать некогда.

– Небось остаться хочешь?

Изосим встрепенулся:

– А можно?

– Ладно уж, погости еще. Я осенью опять приеду. Только без меня не своенравничай, веди себя пристойно, слушайся старших, – пряча улыбку, ответил отец.

Дело в том, что варлаамовцам пришлась по душе одежда из легкого оленьего меха – самого подходящего материала для зимы. Мягкий, не скатывающийся и необычайно теплый за счет трубчатой полости внутри волос –будто специально создан для суровых якутских зим. К тому же снежная пыль не набивается в густой, плотный мех, и он остается всегда сухим. Поэтому Корней сговорился с Бэюном, что их женщины осенью, после забоя, сошьют из шкур молодых олешков унты и меховую одежду для скитских, а он ближе к зиме приедет и заберет.

Прощаясь с Корнеем, Бэюн напутствовал:

– Пусть твой тропа будет чистый и всегда пересечет нашу. Аят бикэллу!

– А олени больше не хворают, – добавил лекарь.

Помощником для работы в топографической партии Бэюн решил взять Васкэ. Чтобы не разлучать друзей, он предложил Изосиму:

– Идем с нами. Будем костер сидеть, жирный мясо есть, чай пить. Что бывает лучше?

– А это надолго?

– До молодого льда. Когда отец приедет.

– Тогда можно, – обрадовался паренек.

ТАЕЖНЫЙ ГАРНИЗОН

Нескольким горсткам отчаянных рубак, в том числе остаткам отряда подполковника Лосева, после разгрома красными добровольческой дружины генерала Пепеляева удалось укрыться в глухих, малодоступных урочищах Восточной Якутии.

Красноармейцы долго гонялись по пятам команды подполковника, но великолепно ориентирующиеся в тайге Иван Дубов и Федот Шалый увели отряд через мари и болота в такую глухомань, что преследователи потеряли их след. Даже кочующие оленные эвенки и те не имели представления, где тот отряд и что стало с его бойцами. Замерзли в трескучие морозы или утонули на порогах? Заела мошкара или умерли от истощения? Только остроглазый беркут знал о том…

*

Гарнизон, состоящий из двенадцати человек – восьми офицеров и четырех казаков, – обитал в двух полуземлянках. Их вырыли в глухом широком распадке неподалеку от горячего источника, напористой струей бьющего из-под обомшелого валуна, метко нареченного Шалым «Бараний лоб», – вода в нем немного пахла протухшими яйцами.

В морозные дни источник обильно парил и ближние деревья опушались густым игольчатым инеем. Земля и береговые камни вокруг него были теплыми. Особенно это было заметно зимой: кругом бело, а вдоль истока ключа кое-где даже травка проглядывает. Первое время мылись в ручье. Потом обожавшие баню казаки не поленились, выкопали еще одну небольшую землянку и, натаскав туда кучу валунов, устроили там парилку.

Поначалу крохотный военный гарнизон насчитывал пятнадцать человек. В первый же год по недосмотру двое угорели в парилке. При углях зашли, так и заснули: один на полке, второй возле выхода. К числу банных потерь можно отнести и несчастный случай с Лосевым. Когда на камни плеснули воду, раскаленный валун какой-то особой породы стрельнул – и острый осколок вонзился подполковнику прямо в веко, лишив его глаза.

А зимой 1925 года потеряли хорунжего Соболева – мощного, словно скрученного из тугих мускулов, офицера. Охотясь в горах, он сорвался с карниза и сломал позвоночник. Соболев был необычайно совестливым и гордым офицером. Это его и погубило: постеснялся ночью разбудить товарищей для исполнения естественной надобности. К утру в землянке стояла нестерпимая вонь.

– Что за дела! Спишь как в сортире! Сколько можно терпеть! – зло цедил сквозь зубы мичман Темный, худощавый, высокий моряк. Ему было около тридцати, но из-за грубых черт лица и звероватой походки он казался старше. В его манере говорить проступала резкость и строптивость характера.

– Господин мичман, как вам не стыдно! – одернул его Лосев.

– Под ноги смотреть надо, когда по горам ходишь, – вспылил мичман. – И довольно мораль читать. Из-за головотяпства одного страдают все.

Хорунжий, стыдясь своей невольной оплошности, весь сжался, покрылся красными пятнами. Не желая быть обузой для товарищей и терпеть унижения от мичмана, ночью он, скрежеща зубами от нестерпимой боли, раздирая в кровь руки, сумел выползти из землянки. Когда утром хватились, было поздно: раздетый, он промерз уже насквозь.

Его смерть послужила толчком для новой стычки. Надо сказать, что первое время ссорились вообще часто: у каждого был свой характер, свой взгляд на то, как действовать дальше. Одни нападали, особенно яростно мичман:

– Сколько будем отсиживаться? Чего ждем? Во время войны с Наполеоном партизаны вон какой урон врагу наносили. А мы что, оружие в руках держать разучились? Все одно тут подохнем! Так лучше пару-тройку красных с собой прихватить, чем гнить здесь.

Другие сомневались. Молоденький безусый юнкер, например, предлагал:

– Господа, надо попытаться узнать, что в мире творится. Может, амнистия объявлена? Чего прятаться?

– Может, и объявлена, да волк никогда собакой не станет. Тихо сидеть надо, – возразил ротмистр Пастухов.

– Трус вы, господин ротмистр, а не офицер! Тени своей боитесь! – презрительно сплюнул мичман Темный.

– Молокосос, и это ты меня в трусости обвиняешь? Что ты на своем флоте видел? Хоть раз в рукопашную ходил?! – рассвирепевший Пастухов, сжав кулаки, придвинулся к мичману.

Подполковник, видя, что назревает потасовка, решительно встал между ними:

– Господа, успокойтесь! Нам действительно нужно разведать, что вокруг творится. Но куда зимой? Перемерзнем в наших обносках. Да и следы нас выдадут. Весны дождаться надо. Как лес зазеленеет, отправим разведку. Вы, мичман, у нас самый резвый, вот и готовьтесь, – сказал Лосев и, как бы ставя точку, примирительно похлопал его по плечу.