Виктория

- Никогда не отказывайтесь от того, что вам дорого, милая Гретта.

- Его забрали немцы, он был то ли еврей, то ли коммунист. Вот вы такой молодой, а такой старый, - заметила она, начав серьезно, а под конец фразы рассмеявшись.

Он уложил ее локоны щипцами, предварительно вылив на них добрую чашку скрепляющего раствора, немного начесал понизу, так, что ее каре превратилось в маленький макет бального платья, с белесыми завитушками внизу.

- Угодили, - кокетливо сказала она, - Может быть, станете всегда делать мне такую прическу, не забудете, как это у вас получилось?

- Ну, насчет стрижки, мы с вами еще потолкуем, подберем вам что-нибудь потрясающее. А вы недалеко живете?

"Да я живу подле тебя!" - хотела она сказать ему, поднимая лицо для поцелуя, как это делают в кино, но вновь удержалась, сказала:

- Я живу не настолько далеко, чтобы заблудиться. Не провожайте меня...

А про себя она подумала: " Ну, что ж, это только пробный шар. Я еще не показала всей своей прыти. Ты будешь моим!"

Гретта расплатилась и вышла на свет. Странное, двоякое чувство поселилось в ней. С одной стороны, она ликовала от нового облика, от прикосновений этого высокого худого парикмахера, целый час занимавшегося ее прической, гладившего ее виски, поворачивавшего ее кресло и задевающего при этом ее коленки своими, с другой стороны, она видела по-новому и эти розово-голубые цветочки на окнах, и это небо в проеме крыш, и этих людей, куда-то спешащих по Антверпену, обычно пустому, молчаливому, а сегодня такому взъерошенному, словно у города зуд или озноб.

Ее настораживало то, что она не понимала, чего она добилась. Ведь для продолжения знакомства ей придется дожидаться, когда ее волосы снова отрастут, и уж во всяком случае, когда у нее появятся новые деньги на укладку.

Мадам Сентинен не давала ей заказов уже неделю. Гретта начинала думать, что чем-то не угодила ей - действием или бездействием. Она боялась, что опять не предусмотрела какого-нибудь обычного человеческого подхалимажа в том месте, где его надо было проявить.

Об этом она всегда забывала. Ей казалось, люди должны по определению относиться друг к другу благожелательно, а раз ты желаешь ближнему добра, значит, ты и делаешь его. Так она считала. Ее всякий раз поражали поучения Дацы, подруги по мастерской шляпок, которая постфактум оъясняла ей, как надо жить и пробиваться в этой жизни.

- Плюнь ты на гордость и не говори ерунды, - наседала звонкоголосая Даце, - принеси ей коробку шоколадных конфет или устрой в мастерской праздник - день рождения, приручи ее, а потом требуй свое.

- Неужели из-за коробки конфет ко мне изменится отношение, неужели она так мелка, что только и ждет моих конфет, а без конфет я уже и не человек для нее. То есть я не так хотела сказать, ты не понимаешь. Я хочу сказать, неужели я могу выстроить отношения с человеком только после подношений.

- Ну, во-превых ... да. Во-вторых, ты права в одном: коробкой конфет не отделаешься. Иногда мы и за шляпку денег не берем, пропускаем, так сказать. Иногда и дежурим за нее в конторе. Ой, только ты никому...

Дальше Даце рассказывала об очередных похождениях мадам Сентинен, которую Гретта никак не могла себе представить в объятиях мужчины. Ей казалось, что мадам была для этого слишком стара, разве мужчины могут любить сорокалетних, когда столько молоденьких незамужних красоток вокруг?

Она одернула костюмчик и зашагала по тротуару в сторону Лионского бульвара. Слава Господу, эта улица осталась цела после майских бомбардировок Антверпена. Северо-восточная часть города пострадала сильно. Там еще кое-где не разобрали завалы. Не доходя до самого бульвара, пересекающего ее маршрут, она вошла в свой подъезд и поднялась к себе.

Только тут, желая достать из сумочки ключи, она обнаружила, что забыла сумочку в парикмахерской. Пока она бежала обратно, ей почему-то стало стыдно. Она вдруг подумала, что если бы специально оставила эту сумочку в салоне, то со стороны это был бы уже перебор. Поэтому она ворвалась в парикмахерскую с обиженным и одновременно требовательным криком:

- Я ненарочно!

- Что не нарочно? - удивился и испугался Жак, несколько отступая к кабинету хозяина.

При этом его клиент попытался вскочить и нащупывал на боку портупею, которая лежала перед ним у зеркала.

- Сумочку забыла ненарочно.

- Кто же забывает что-нибудь - нарочно? Так не бывает. Нарочно оставляют. Но разве она здесь?

Они нашли ее на свободном кресле, у входа.

Жак вернулся к своему вспотевшему от стремительного вторжения девушки клиенту, а Гретта краснея и извиняясь, попятилась к выходу.

Среди ночи он услышал звук, похожий на скрежет каменных жерновов, какой он слышал однажды, гостя у тетушки на ферме. Она, точнее ее муж, отремонтировали водяную мельницу, там были такие жернова.

Скрежет - широкий, всеобъемлющий, сотрясающий стекла в рамах. Он выглянул в окно, но понял, что звук шел с бульвара, и что там двигалась огромная масса техники.

Он накинул халат поверх ночных брюк и вышел в гостиную, одновременно, из своих спален вышли мать с отцом и сестра с собакой Таксой. Собаку так звали - Такса, и на прогулках представляя ее другим собачникам, миловидная мадам Смейтс добавляла:

- Такса у нас не собака, а маленькая леди.

Та виляла половиной корпуса, увивалась вокруг ног, обвивала их поводком.

Собака Такса первая подбежала к балконной двери. Сонные, они высыпали на балкон, Жак перегнулся и увидел, как в свете фонарей по бульвару ползли бесконечной грязновато-травной гусенницей танки со свастикой на башнях.

Да это был скрежет гусениц танков о булыжник. Вот на их улицу вырулили мотоциклы, несколько машин проехало и умчалось в сторону ратуши.

- Что-то мне это не нравится, - сказала мама, - Уходите с балкона, не надо, чтобы вас заметили.

Она поежилась и, запахнув свой темно синий пеньюар, первой удалилась в дом. За ней ушла худенькая хрупкая Элизабет, хохотнув:

- Не упади, братишка.

Отец хотел было закурить, нервно похлопал себя по карману, но сигарет не нащупал, откуда они в пижаме? Ушел, нырнул в кабинет, закрылся там, боясь, как бы Барбара снова не стала назойливо просить его бросить курение. Только не сейчас. В кабинете висели литографии военной тематики, мундир подполковника, который Барбара отдавала в чистку каждые три месяца. Хендрик уже год был в запасе, королевская армия перед войной усохла на две трети из числа старой гвардии. Зато понабрали безусых, так называли молодых выпусников военной академии. Да еще и кураторов и специалистов из Франции к началу военных действий в армии было пруд пруди. Но это его уже не касалось. Хендрик считал это вредительством, особенно ругал огромные затраты на содержание отставников - дешевле было бы содержать большую армию, чем обеспечивать уволенных жильем, работой и приличным пожизненным содержанием. Результат всей этой безалаберности - скорая капитуляция Бельгии и сдача Антверпена.