Виктория

Спустя два месяца она снова ехала в товарняке, набитом девичьими телами.

Поезд шел на Запад. Она стояла на ящике у маленького незастекленого окошка, что сиял белым светом неба, которое не подавало признаков жизни, как лицо умершего.

Обтрепавшаяся одежда ее была аккуратно заштопана: она одна из немногих догадалась взять с собой иголку и нитки.

Варежки она отдала Шуре еще в самом начале, когда их привезли в на окраину Ростова и выдали кирки и лопаты.

Сколько тут было народу!

Цепочки людей, молодых, угнетенных надзирающими стволами автоматов, долбили мерзлую землю. До самого горизонта уходили те цепочки. Кожа пристывала к стальным ломам, раздиралась неотесанными коренками лопат. Вика давно осознала, что она обречена опекать неповортливую, неловкую, неприспособленную Шуру. Всякий раз, когда она внутренне возмущалась этой обузе, она вспоминала Асю. Она говорила себе, что это Ася послала к ней Шуру, и теперь она, Вика, обязана уберечь эту девочку от смертельных опасностей и тягот.

Их водили на окопы через весь город и однажды провели по улице, где они останавливались у отцовского брата. Улицы не было. От дома остался лишь первый этаж, точнее стена первого этажа с вывеской "Парикмахерская". Вике показалось, что она уловила тонкий запах одеколона, шедший из выбитых дверей и зияющих рам, но внутри дома не осталось ни намека на пакимакерский салон, там лежала груда обломков и щебня, отчего дом казался еще огромнее, еще мощнее, чем цельный.

Город стоял в руинах. Особенно заметно это было отсюда с окраины. Вика давно научилась смотреть на войну, как на данность, давно не переживала из-за собственной боли и постоянной близости человеческой трагедии.

Они с Шурой дружили молча, почти не разговаривали: обо всем уже было переговорено.

Вчера вечером им было велено быть наутро готовыми к отправке домой.

- Ну наконец-то.

Ликования их не было предела. Все они, человек пятьдесят, что уместились в этом помещении, в том числе и ростовчанки, так расшумелись, что в класс ворвалась надзирательница и гаркнула что-то по-немецки.

Шура в пылу восторга пошла на ту, уткнув кулаки в бока.

- Ты ж наша, ты ж русская, шо ж ты по-немецки гамкаешь?

Надзирательница, которая велела называть себя Эмма, беловолосая, короткостриженая, с ярко красными губами, сначала оторопела.

- Ты ж лучше смотри обратно учись по-русски, - продоложала Шура, которую уже одергивали сзади за платье, - А не то придут наши братья и батьки, незнамо шо с тобой сделають, так шоб ты хоть каялась по-русски.

Эмма ударила Шуру наотмашь, та откинулась назад, удержалась за парту.

- Сволочь продажная.

- Не трожьте ее, - попросили из передних рядов.

Вика не верила своим глазам, и что это нашло на ее тихую неуклюжую Шуру, что это нашло на нее? Она попыталась протиснуться к ней, обхватила за плечи, хотела увести подальше, к окну, но Эмма снова гаркнула:

- Ком цу мир! Одна! Цурюк!

Она отобрала девочку у подруги и вытолкала из класса.

Все оторопело смотрели на закрывавшуюся дверь, пока кто-то не выдохнул:

- Что это с ней? Не выдержала...

Заговорили о том, кто где живет, выяснилось, что половина девочек ростовчанки.

- Чтобы уж сегодня вас не отпустить... - задумчиво произнесла Вика, присевшим рядом на пол Лене и Вале. Они давно сбились в кружок, с самого приезда в эту школу. Ростовчанки уже жили в классе, иногда у школы, за оградой их поджидали родные: Валю Каталенко старшая сестра, Лену Красавину тетя.

У Вали никого не было на этом свете, кроме сестры, а у Лены все, кроме тети, имевшей еще двоих своих малышей, ушли на фронт. Валя была чем-то похожа на Шуру, тоже крупная, но ее крепкое тело не казалось таким рыхлым, наоборот, чувствовалась в нем физическая сила и энергия. Она и двигалась так живо, словно у нее в крови жил степной ветер. Лена была девочкой нежной, с длинными русыми косами, выгоревшими за лето, она была олицетворением женственности и наивности, однако в житейских вопросах оказывалась мудрее всех их вместе взятых.

На окопах их разбрасывало на сотни метров друг от друга, но после работы собирали их всегда в один и тот же отряд.

Девочки осунулись быстро, кормили их одной картошкой и капустой. Иногда родные ростовчанок успевали сунуть им кой какую провизию, но это с разрешения Эммы. Той приходилось приносить курево и самогонки. Эмма была главной в красном кирпичном доме, стоявшем в тени серой тополиной листвы, цепко держащейся на декабрьских ветрах. В этом доме еще сохранились парты и карты полушарий на стенах, на доске Вика поначалу рисовала своих новых подруг, пока не закончился мел, который они отыскали в столе учителя.

Необычно было приспосабливать под жилье класс, в котором кто-то писал контрольные, трясся из-за невыученного урока истории, метал самолетики и получал за это от географа.

Когда увели Шуру, Викторию охватило беспокойство. Для начала она собрала Шурины вещи, разложенные в их "квартире" - отгороженном партой углу класса, возле батареи и окна. Она сложила все в ее походную сумку, похожую скорее на конверт для картин и мольберта.

Скатала она Шурину телогрейку, на которой та спала, собрала ее бельишко, сушившееся на батарее, из-под батареи она достала корку хлеба, тоже сунула в сумку.

Над головой возникло круглое личико Вали, а за ней с парты свесилась Лена.

- Ты знаешь, Вик, - проговорила Валя, - послушай, что Ленка говорит. Она думает, Шурку больше не вернут.

Вика встала на колени, посмотрела сначала на одну, потом на другую. Она вдруг разозлилась на них, ей показалось, что они лезут не в свое дело, что мелят языком пустое, что не надо им каркать и ввергать в тоску, она, Вика, и без них знает, вернут или не вернут Шуру.

- Я вот что вам скажу, - неудержимо сухо сказала она, - вы-то сами... О себе позаботьтесь.

Она встала на ноги и громко произнесла:

- Ну, подумайте, с какой радости нас по домам распустят. Где вы видели честных фашистов, все ждете, чтобы они слово свое исполнили?

- Правда, девки, - вдруг обернулась Валя, - мы же здесь живем, куда это они нас "по домам" везти собираются?

Они бросились к двери и стали дубасить в нее. Но запоры в этой школе были крепкими. И главным была Эмма, представшая перед ними через пять минут. Она держала в руке пистолет, за спиной у нее стояли пятеро полицаев, сверкая сальными глазами.