Записки гробокопателя

- Не знаю.

- Перезахоронка, считай, самая муть. Вонь забирается - хоть мылом нос полощи, не отобьешься! И стоит, падла, до пяти ден. Раз положили - пусть лежал бы себе, чего его ворошить. При царе-то точняк руки б поотрывали за такие штучки. Гниет себе человек тихо-благородно... В рай едет или еще куда. Так ведь нет - выковыривают! Другое дело, когда по медицинскому или судебному надо в него посмотреть...

Слышь, Михаил! Я тебе свой бесхоз не показывал? Покажу. Когда в больнице был, Петрович мне у заборчика отвел местечко... по закону, в трест ездил специально договариваться. Разрешили. А когда я вышел - смеется: вот, Воробей, твой бесхоз, не толкни по дурости, бездомным будешь.

Ты, Миш, тоже запомни: ложить меня только туда. А чего смотришь? Дырка-то у меня все ж без кости, и гной не перестает. Смех-то смехом...

На центральной аллее показалась знакомая фигура. Воробей прищурился:

- Кутя, что ль? Ку-уть!

Кутя молча побрел на зов.

- Куда пилишь, могильщик хренов? - добродушно спросил Воробей. - Ты когда портки заменишь?

- Домой пойду, - невпопад ответил Кутя.

- Громче говори.

- Домой пойду! - крикнул Кутя. - Петрович отчислил. За прогулы.

- Куда домой? Где он? - заорал Воробей.

Петрович сидел в кабинете.

- Ты что, шакал, над дедом мудруешь?! - просипел Воробей. - Ему до пенсии полгода, он сам отвалит! Неймется! Руки чешутся?.. Могу почесать!

Петрович побледнел: в конторе никого, а Воробей неполноценный. Отоварит, потом поди разбирайся.

Воробья трясло.

- Не обижай деда, Петрович...

- Воду пей! - завизжал заведующий, подталкивая к нему графин.

Воробей послушно припал к графину.

- Не обижай...

- Защитничек...

Петрович встал из-за стола.

- Много вас... что ты здесь разорался?.. Прибежал-прилетел!.. Все вы за чужой счет добренькие. А сам, если что?.. Знаю я вас!..

- Спасибо, Петрович, - пробормотал Воробей. - Ему полгода, он сам отвалит...

- Пошел вон. Иди работай, - буркнул Петрович.

- Вы чего наглеете? Полчаса гроб стынет. Оборзели вконец!

Молчок понес на них правильно.

Раскрытый гроб, окруженный немногочисленными родственниками, забыто прижался к чужой массивной ограде. Появление Воробья с Мишкой разбудило притерпевшихся к своему горю родных: кто-то всхлипнул, потом громче...

- Попрощались? - спросил Молчок у пожилой толстухи с заплаканным лицом, по-хозяйски стоящей в изголовье. - Крышку давай! - скомандовал он Мишке.

- Цветы из гроба уберите, покрывалом прикройте.

Молчок с Мишкой накрыли гроб крышкой, состыковали края. Молчок вынул из-за голенища сапога молоток с укороченной для удобства рукояткой и - тук-тук-тук, гвозди изо рта - приколотил крышку.

- Сейчас мы подымем, а вы тележку из-под гроба на себя примете, руководил Молчок. - Заходи, Воробей, Мишка, веди его.

Веди - значит, бери Воробья, обхватившего тяжелое изголовье гроба, за бока и, пятясь сам, направляй его, тоже идущего задом, между мешающими оградами, по буграм и вмятинам, чтоб, не дай бог, не оступился. Ничем больше помочь нельзя: слишком узка дорога.

Так, не торопясь - быстрят только кошки да блошки, - дошли до свежевырытой ямы, поставили гроб на осевший под его тяжестью рыхлый холм; веревки Молчок заранее разложил поперек могилы.

- С ломом давай, - буркнул Воробей, - неудобно.

- Давай. Ложи.

Мишка положил лом поперек могилы, подергал: не телепается ли? Молчок с Воробьем на веревках, зажатых в кулаках без намотки (упаси бог наматывать: полетишь за гробом вдогонку), установили гроб на лом. Потоптались, побили сапогами землю для крепости.

Молчок натянул веревки.

- Ну, готов?

Воробью и слух ни к чему, по натягу команды ловит. Натянул свои концы гроб тяжело завис над могилой. Мишка выдернул лом.

- С Богом! - негромко скомандовал Молчок и, вытравливая веревку, стал заводить гроб.

Воробей травил чуть медленнее, гроб быстро и без зацепки лег на дно, ногами уйдя в подбой.

Молчок приподнял свой конец уже лежащего на дне гроба, чтоб Воробей смог вытянуть веревку из-под изголовья, затем быстро выбрал свою.

- По горстке земли киньте, монеты медные, если есть.

Родственники заплакали и, оскальзываясь, потянулись к могиле, завозились в карманах, вылавливая мелочь.

Воробей закурил. Мишка через локоть сматывал веревки в скрутку.

- Не мелко, сынок? - спросила старуха.

- Как положено, мамаша, по норме.

- Ну-ну, хорошо, милый, закапывайте.

Закапывать - своя наука. Первое: нельзя, чтоб штык на штык шел - руку секануть можно. Да и ноги товарища в земле не заметишь - в кость засадишь. Второе: все в свое место кидают. Один подбой швыром заваливает, другой как веслом грёб под себя делает, третий - свою землю с чужих холмов и с дорожки к могиле скучивает.

- Цветы давайте. Корзины давайте... Венки потом. Гладиолусы сюда давайте!

Молчок взял тугой букет гладиолусов, положил на землю и, прижав сапогом, отхватил концы сантиметров на двадцать, чуть не до цветов.

- Зачем это? - ахнула бабка.

- А чтоб у них ноги не выросли... Пьянь с могил цветы собирает да на базар. А куцые кому они нужны?.. Глядишь, и полежат. На девятый придете приятно, спасибо скажете.

- Хорошо, хорошо, сынок. А я-то, дура старая, чего, думаю, он цветы портит...

- Теперь венки давайте.

Венки Молчок составил шалашиком над холмом. Осмотрел все по хозяйски, отошел в сторону.

Толстуха пододвинулась к Мишке, стоявшему к ней ближе всех, сунула свернутые трубочкой деньги...

- Бригадиру, мамаша. Ему вот... - Мишка указал на невозмутимого Молчка.

Женщина подошла к Молчку...

Следующим был военный. Вояк хоронить не любили: трескотни много, а толку чуть - не раскошеливаются. И при жизни халява сплошняком: одежда бесплатно, харч, - и здесь то же самое... Их не родственники, их армия хоронит. Заправляет тут всем распорядитель - с повязкой и тоже военный. Родственники и плачут по команде и прощаются. И не дай им Бог смять порядок, черед нарушить, - который с повязкой рычит на них, как некормленый.

Сегодня хоронили капитана. Он и по армии капитан и капитан команды. Хоккеист из ЦСКА.

Молчок его фамилию помнил по тем временам. Смотрел его на "Динамо". Не Майоров, конечно, но тоже играл. И жена у него молодая.

Впереди фотографию понесли, в уголке черной лентой перехваченную. Потом на красных подушечках - медали, немного, правда, капитан-то молодой был. Крышку с приколоченной сверху через козырек фуражкой.

Потом капитана товарищи понесли. Жену его под руки вели, родственники, еще народ, в основном, военные, оркестр сзади из солдатиков. Здешних не берут платить надо. А солдатикам - им чего не играть?..

Процессия тихо текла на девятый участок. У женщин получалось медленно, а мужики - видно было - притормаживали себя, и скорбный шаг у них смешно выходил.

На девятом участке метрах в десяти от могилы давно уже перетаптывались автоматчики из комендатуры - стрелять холостыми. После гимна.

- Воробей! - крикнул Молчок, когда все разошлись.

Мишка остановился.

Воробей, раздраженно прищурясь, как всегда, когда недослышивал, рявкнул:

- Чего встал?

- Тебя зовут.

- Чего там? - крикнул Воробей Молчку и обернулся к Мишке: - Иди докрашивай, я сейчас.

Воробья не было долго.

Мишка докрасил ограду, сбегал в сарай за шарами - забить в стойки, когда показался Воробей.

Воробей шел медленно, палец во рту - драл ноготь.

- Тебя сейчас урыть? - прохрипел он, входя в ограду. - Или завтра? Когда ребята сойдутся?

Мишка шагнул назад, опрокинул ведро с краской.

- Смотри под ноги, сука! - заорал Воробей. - Ты с кем у декабристов ля-ля разводил?!

- Мужик...

Мишка хотел объясниться подробней, но горло перехватило, вместо слов выдавливался какой-то сиплый звук. Он бессмысленно топтался в пролитой краске, перед ним Воробей, сзади ограда.