Записки гробокопателя

Цензура исходит из того, что болезнь

есть нормальное состояние,

а нормальное состояние, свобода,

есть болезнь.

К.Маркс.

Дебаты о свободе печати.

Демобилизовались. Отдохнули. Мой товарищ, москвич, в день свадьбы пошел помыть руки, а вместо того перерезал себе вены и стал калекой.

Я срочно поехал в Ленинград отыскать оставшихся однополчан. Не отыскал: трое сидели, один рехнулся. Такой расклад произвел на меня, красиво говоря, неизгладимое впечатление, и я засел за "Стройбат".

Написал и отнес в "Новый мир". Повесть скоренько поставили в десятый номер 1988 года. Я удивился и даже слегка обиделся легкости, с которой решился вопрос о публикации. А впрочем, чего обижаться: на дворе свобода, блин, перестройка, благодать! Живи - не хочу!

Сверстанный номер журнала Главлит не завизировал. А без визы Главлита типография не имеет права напечатать даже спичечную этикетку, не говоря уж о конфетном фантике.

Журнал решил: недоразумение. Ну, ладно, запретили "Архипелаг ГУЛАГ". Все понятно: автор - враг, предатель, изменщик и клеветник, и от его нобелевской речи тоже проку мало. "Чернобыльскую тетрадь" Григория Медведева забодали тоже из лучших побуждений: как бы панику от разлетевшейся по белу свету радиации на читателя не нагнать. Все правильно. Как по нотам. Но "Стройбат"-то чем не угодил? Выдуманная история двадцатилетней давности: зачуханный строительный батальон, солдаты и автомата в глаза не видали. Боевое оружие - кайло да лопата. Ну, еще и мастерок, конечно.

Ан, нет... не все так просто.

Главлит, а полным чином - Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР, - вернул верстку "Стройбата", строго предупредив, что без визы военной цензуры рассматривать повесть не будет. Чтоб, значит, не тревожили понапрасну.

- Очень хорошо, - потирая руки, успокоил меня заместитель главного редактора Феодосий Константинович Видрашку. - Сейчас быстренько отошлем в военную цензуру, и все будет в порядке. Поставим в двенадцатый номер.

- Не надо в военную цензуру! - завопил я, бухаясь на колени. - Христом Богом прошу, не надо!..

Главный редактор - кстати, единственный беспартийный среди "толстых" главных - поморщился:

- Тихо... Пусть читают, раз неймется...

- Вот именно, - подъелдыкнул зам и повернулся ко мне. - Вы на машине, вот и свезите. Кропоткинская, девятнадцать.

- Поезжайте, - кивнул главный редактор.

Собственными руками я засунул верстку "Стройбата" в узкую, нестрашную щель деревянного почтового ящика с надписью поперек от руки: "Для материалов". Ящик охранял прыщавый солдатик со штыком. В его взгляде была усмешка: "Куда суешь, козел?"

И началось.

Генеральный штаб

Вооруженных Сил СССР,

Главная Военная цензура,

15 сентября 1988 года, No 382/145.

103160, Москва, К-160.

Главному редактору Залыгину С.П.

Копия: начальнику Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР тов. Болдыреву В.А.

В повести С.Каледина "Стройбат" показано исключительно низкое политико-моральное состояние личного состава воинской части Советской Армии.

Такая же оценка ее содержанию дана и в заключении Главного политического управления СА и ВМФ.

В связи с тем, что упомянутые сведения подпадают под существующие цензурные ограничения, по нашему мнению, повесть опубликована быть не может.

ВРИО главного военного цензора

Генерального штаба полковник Сысоев.

- Ну, что ж теперь поделаешь? - печально развел руками зам, кисло улыбнувшись. - Только и остается: садитесь и переделывайте ваш стройбат в дисбат. Тогда они еще разок взглянут.

- Дисбат?! Это же военная тюрьма! Я там не был.

- Ну тогда прям не знаю... А чего вы так расстраиваетесь?! Вы еще такой молодой...

И опять нехорошо улыбнулся.

Ладно, думаю, не буду расстраиваться. Я еще такой молодой. Но и дела не брошу. Уж больно бесславно получается: придавили и потекло. Раз ввязался, порезвлюсь.

Звоню в военную цензуру.

- Автор запрещенной повести "Стройбат" беспокоит. Хотелось бы поговорить с руководством.

- А чего говорить, все сказано. Мы письмо направили главному редактору.

- Дело в том, что у меня тут... предынфарктное состояние. А также мысль о самоубийстве...

На том конце телефона замешкались, донесся раздраженный голос: "Траванется, чего доброго, нам отвечать..." и:

- Соединяю с главным военным цензором генерал-майором Филимоновым Сергеем Алексеевичем.

Я икнул, перекашлял голос, настроил память на запоминание.

- Генерал Филимонов слушает.

Я: Здравствуйте, Сергей Алексеевич. Это Каледин, прозаик. Хотел бы получить кое-какие дополнения к заключению полковника Сысоева относительно моей повести.

Филимонов: А какие вы хотите разъяснения?

Я: Ну, чтобы вы поподробнее объяснили, что считается низким политико-моральным состоянием личного состава воинской части.

Филимонов: Если с нашей стороны, то я могу сказать, что является то, что вы за целую часть даете политико-моральное состояние. У вас там большинство оказалось почему-то в этой части собраны все подсудимые... Мы же должны на факты опираться... а такого не должно... Мы ведь и к строителям обращались. У вас там всё в обобщенном виде, такая картина представляется, она ставит под сомнение...

Я (прерывая): Сергей Алексеевич, а ведь под сомнение поставил не только я, но и недавнее решение политбюро...

Филимонов (прерывая): Не будем так, не будем так... нас никто не уполномочил, и вы, наверное, не владеете за всех. По нашему перечню, если речь идет о частном случае, если там один, ну два человека, можно показать. Когда же мы начинаем на факте двух-трех человек делать обобщение... Нет, художественная сторона у вас там есть, присутствует, и вы это выливаете, хотя они и строительные.

Я: Главный редактор журнала предоставил цензуре и Главному политуправлению полный карт-бланш...

Филимонов: Кого?

Я: Предложил дать рецензию, отзыв, комментарий - что угодно в том же номере, где и повесть...

Филимонов: Мы с вами ни к чему не придем...

Я: Значит, вы считаете, что мы с вами не найдем общего языка?

Филимонов: Почему? Общий язык я имею и сейчас.

Я: Давайте договоримся о встрече, а?

Филимонов: Давайте, хотя и ни к чему.

Канцелярская папка с надписью "Склока" (история "Стройбата") начала распухать. В конце октября 1988 года я во второй раз подошел к старинному особняку на Кропоткинской. Главная военная цензура. Дежурный, сличив меня с паспортом, вызвал лейтенанта. Тот повел тайными ходами и у очередной двери сдал полковнику. Полковник, оправив мундир, постучался в нужный кабинет, вошел и, кивнув в мою сторону, мрачно сказал встающему из-за стола генералу: "Вот". И отошел к стене.

- Добрый день, Сергей Евгеньевич, - радушно сказал старый седой генерал. Как самочувствие? Присаживайтесь.

- Насчет разъяснений, - виновато напомнил я, занимая назначенное генеральским пальцем кресло. - А здоровье никуда, все плачу по ночам.

- Пилюльки, может, какие, - посочувствовал генерал.

Первое время наш разговор пробуксовывал, не схватывался, нудно повторяя телефонный. Тем не менее я что-то молол, апеллируя к Политбюро.

- Политбюро не надо трогать, - генерал вдруг резко изменил рыхлый ход разговора... - Есть перечень.

Он достал из сейфа красную книжечку и, полистывая ее, приговаривал:

- Во-первых, вы писатель... Не может быть, что вы не в курсе. Есть перечень сведений... Главлит им руководствуется...

- Дозвольте взглянуть.

- Да у вас же у самих, наверное, есть?

Я театрально развел руками.

- Откуда? Ничего у нас нет. Голяк.

При этом я блудливо выкручивал шею, стараясь заглянуть в лежащую перед генералом книжечку. Генерал же локтем загораживал текст.

- Вы прям как второгодник, Сергей Евгеньевич, - по-отечески пожурил он, списать хочете...