Об Иване Шмелеве

После окончания университета и года военной службы Шмелев восемь лет тянет лямку унылого чиновничества в глухих углах Московской и Владимирской губерний. Субъективно очень мучительные, годы эти обогатили его знанием того огромного и застойного мира, который можно назвать уездной Россией. "Служба моя,-- отмечал писатель,-- явилась огромным дополнением к тому, что я знал из книг. Это была яркая иллюстрация и одухотворение ранее накопленного материала. Я знал столицу, мелкий ремесленный люд, уклад купеческой жизни. Теперь я узнал деревню, провинциальное чиновничество, фабричные районы, мелкопоместное дворянство"[ Русская литература, 1973, No 4, с. 145. Львов-Рогачевский В. ]. В уездных городках, фабричных слободках, пригородах, деревнях встречает Шмелев прототипов героев многих своих повестей и рассказов 900-х годов. Отсюда вышли "По спешному делу" (1907), "Гражданин Уклейкин", "В норе" (1909), "Под небом" (1910), "Патока" (1911).

До этих углов уже доходили первые раскаты приближающейся революционной грозы. В обстановке наступавшего общественного подъема, в радостно-тревожной атмосфере первой русской революции и следует искать причины, заставившие Шмелева снова взяться за перо. "Я был мертв для службы,-- рассказывал он критику В. Львову-Рогачевскому.-- Движение девятисотых годов как бы приоткрыло выход. Меня подняло. Новое забрезжило передо мной, открывало выход гнетущей тоске. Я чуял, что начинаю жить" [Новейшая русская литература. М., 1927, с. 276.]. И основные произведения Шмелева, написанные до "Человека из ресторана",-- "Вахмистр" (1906), "Распад" (1906), "Иван Кузьмич" (1907), "Гражданин Уклейкин",-- все прошли под знаком первой русской революции.

В провинциальной "норе" Шмелев жадно следил за общественным подъемом в стране, видя в нем единственный выход для облегчения участи миллионов. И такой же очистительной силой становится революционный подъем для его героев. Он поднимает забитых и униженных, будит человечность в тупых и самодовольных, он предвещает гибель старому укладу. Но рабочих -- борцов с самодержавием, солдат революции -- Шмелев знал плохо. Он увидел их и показал в отрыве от среды, вне "дела", запечатлев тип революционера без "типических обстоятельств". Это рабочий Сережка, сын жандармского унтер-офицера ("Вахмистр"); "нигилист" Леня, сын "железного" дяди Захара ("Распад"); Николай, сын официанта Скороходова, и его друзья ("Человек из ресторана")..

Сама же революция передана глазами других, пассивных и малосознательных людей. Из своего лабаза наблюдает за уличными "беспорядками" старый купец Громов (рассказ "Иван Кузьмич"). К "смутьянам" он относится с глубоким недоверием и враждебностью. Лишь случайно попав на демонстрацию, он неожиданно для себя ощутил душевный перелом: "Его захватило всего, захватила блеснувшая перед ним правда". Этот мотив -- осознание героем новой, незнакомой ему ранее правды -- настойчиво повторяется и в других произведениях. В рассказе "Вахмистр" жандармский служака отказывается рубить восставших рабочих, увидев на баррикаде своего сына. В другом рассказе -"По спешному делу" -- изображен участник военно-полевого суда над революционерами капитан Дорошенков, мучимый жестокими угрызениями совести.

Направленностью, всем существом своих произведений этих лет Шмелев был близок писателям-демократам, группировавшимся вокруг передового издательства "Знание", в котором с 1900 года ведущую роль стал играть М. Горький. Огромный запас жизненных впечатлений, требовавших исхода, помог Шмелеву в обличении виновников бесправия и нищеты "маленького" человека, в изображении угнетенных, в которых революция высекает искру протеста, человеческого достоинства. В лучших его произведениях этих лет -- "Распад", "Патока", "Гражданин Уклейкин" и, наконец, в повести "Человек из ресторана" -- Шмелев продолжает и развивает тему "маленького человека", столь плодотворно разработанную литературой XIX века.

"Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность?.. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда..." -- это начало печальной пушкинской повести о Самсоне Вырине было и первой, лучшей страницей в многотомной истории "маленького человека", притесняемого, униженного и наконец гибнущего. На долю писателей нового века выпало завершить эту историю, после того как в нее вслед за Пушкиным вписали славные главы Н. Гоголь, Ф. Достоевский, И. Тургенев, Г. Успенский, А. Чехов.

Самое последнее место в социальном ряду "маленьких людей" занимает Уклейкин -- "лукопер", "шкандалист" и "обормот". Он давно проникся сознанием своей потерянности и ничтожности. Однако в жалком сапожнике Уклейкине клокочет необоримый стихийный протест. Этот отпетый "озорник" сродни бунтующим босякам молодого Горького. Мало того. Дитя своего времени, Уклейкин ощущает в себе пробуждение гражданского, общественного сознания.

Центр тяжести в повести перенесен именно на общественную несправедливость: полуграмотный сапожник ждет облегчения от обещанных царским манифестом 17 октября 1905 года свобод и прав. И утрата Уклейкиным иллюзий, постепенное постижение того, что обещанные свободы обернулись обманом,-- типично для самых широких слоев народа. "Противоречие между обещанием свободы и отсутствием свободы, между всевластием старой власти, которая "все вершит", и безвластием "народных представителей" в Думе, которые только говорят, это противоречие именно теперь, именно на опыте Думы проникает в народные массы все сильнее, все глубже, все острее" [Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 13, с. 69. ],-- писал В. И. Ленин в мае 1906 года, подводя итоги периоду "конституционных иллюзий" в русской революции. В образе Уклейкина Шмелев чутко зафиксировал процесс разочарования масс в "демократическом", парламентском пути развития, при котором вся сила власти оставалась в руках царского правительства. Повесть Шмелева отчетливо показывает то новое, что внесли писатели демократического, можно сказать, горьковского направления, продолжая тему "маленького человека".