Радости и скорби Ивана Шмелева

Е.А.Осьминина

Радости и скорби Ивана Шмелева

Что страх человеческий!

Душу не расстреляешь.

Ив. Шмелев. Свет Разума

Момент времени, с которого жизнь круто поворачивается и начинает течь по иному руслу... Иногда такой момент можно определить довольно точно; во всяком случае, для русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева - это 1920 - 1921 годы. Гражданская война, Крым, красный террор, голод и еще многое, многое другое...

В Крыму коренной москвич Шмелев оказался в 1918 году, приехав с женой к С. Н. Сергееву-Ценскому. Туда же, в Алушту, демобилизовался с фронта и единственный сын писателя, Сергей. Время было непонятное; по всей вероятности, Шмелевы просто решили переждать большевиков (тогда многие уезжали на Юг России). Крым находился под немцами; всего за годы гражданской войны на полуострове сменилось шесть правительств. Шмелев мог наблюдать и прелести демократии, и царство белых генералов, и приходы-отходы Советской власти. Сын писателя был мобилизован в Белую Армию, служил в Туркестане, потом, больной туберкулезом, - в алуштинской комендатуре. Покинуть Россию в 1920 году вместе с врангелевцами Шмелевы не захотели. Советская власть обещала всем оставшимся амнистию; обещание это сдержано не было, и Крым вошел в историю гражданской войны как "Всероссийское кладбище" русского офицерства.

Сын Шмелева был расстрелян в январе 1921, в Феодосии, куда он (сам!) явился для регистрации, но родители его еще долго оставались в неизвестности, мучаясь и подозревая самое худшее. Шмелев хлопотал, писал письма, надеялся, что сын выслан на север. Вместе с женой они пережили страшный голод в Крыму, выбрались в Москву, затем, в ноябре 1922 - в Германию, а через два месяца во Францию. Именно там писатель окончательно уверился в гибели сына: врач, сидевший с юношей в подвалах Феодосии и впоследствии спасшийся, нашел Шмелевых и рассказал обо всем. Именно тогда Иван Сергеевич решил не возвращаться в Россию...

После всего пережитого Шмелев стал неузнаваем. Превратился в согнутого, седого старика - из живого, всегда бодрого, горячего, чей голос когда-то низко гудел, как у потревоженного шмеля. Теперь он говорил едва слышно, глухо. Глубокие морщины, запавшие глаза напоминали средневекового мученика или шекспировского героя.

И трудно передать, что творилось в его душе, как он ощущал жизнь: "Мы все верили, все ждали. Ибо всевозможные версии складывались... Но то была петля Рока. Этот Рок смеется широко мне в лицо - и дико, и широко. Я слышу визг-смех этого Рока. О, какой визг-смех! Железный, в 1000 "мороза-визг ледяного холода. (...) Века в один месяц прожиты". До какой-то степени это была не только смерть единственного любимого сына - Шмелев пережил смерть своей души, как будто выжженной страхом, отчаянием и безнадежностью. "Где ни быть - все одно. Могли бы и в Персию, и в Японию, и в Патагонию. Когда душа мертва, а жизнь только известное состояние тел наших, тогда все равно. Могли бы уехать обратно хоть завтра. Мертвому все равно - колом или поленом". (Это строки из писем Шмелева к К. А. Треневу и И. А. Бунину.)

После этой трагедии Шмелев прожил в эмиграции еще 28 лет. Он никогда не мог забыть ни о сыне, ни об оставленной России. Он изменился не только физически и душевно, он духовно переродился. Пришел к церкви, к православию и стал новым человеком. Но для нас, изучающих русскую литературу, важно и другое: Шмелев стал совершенно иным писателем. С иными темами, стилем, образами. И просто - ИНОГО художественного уровня.

Впрочем, хорошим писателем-профессионалом он справедливо считался еще в начале века. Он имел прочную репутацию: сугубого реалиста, продолжателя русской классической традиции. История его раннего литературного развития несложна и довольно типична.

...По написании первой, юношеской, книги Шмелев десять лет не прикасался к перу, служа чиновником в провинции и сохраняя университетские демократические идеалы. Всколыхнула его революция 1905 года: под ее влиянием он вернулся к писательству. Обличение купеческого темного царства, знакомого не по наслышке, сочувствие к униженным и оскорбленным, презрение ко всякого рода несправедливостям, "Нравственным пятнам" и "социальным язвам"... И добротное подробное изображение быта, даже натурализм; превосходный "сказ" от лица героев, позволяющий показать их типичные социальные характеры. В таком духе, после "Распада", "Гражданина Уклейкина", ряда рассказов, написана и повесть "Человек из ресторана", которая была опубликована в горьковском "Знании" и принесла Шмелеву всероссийскую славу. Шмелев явно следовал традициям Горького и Достоевского в этом повествовании - от лица "маленького человека", официанта, обретшего свою правду через страдания и скорбь (не предвидение ли тут собственной судьбы?).

Пока, однако, все складывалось для Шмелева как нельзя лучше. Десятые годы двадцатого века - по человеческим меркам - лучшее время в его жизни. Он был счастлив в семье, печатался в крупнейших российских газетах, входил в "Книгоиздательство писателей в Москве", выпустил восьмитомное собрание произведений и редактировал сборники "Слово". Бунин, Белоусов, Зайцев, Вересаев, Сергеев-Ценский, Серафимович, Андреев - вот круг его друзей и единомышленников. Он прекрасно вписался в московскую писательскую среду добродушную, сердечную, хлебосольную. Где в литературном кружке Телешова "Среда" давали друг другу прозвища по названиям московских улиц. Где за беспристрастным, нелицеприятным разбором: рассказа собрата писателя - следовал обильный ужин, со светскими разговорами, гостями-артистами. Где никто решительно не любил ни с кем ссориться, и при встрече был обычай целоваться, "шлепая губами, как мокрыми галошами".

Социальный пафос, по прошествии лет, начал у Шмелева смягчаться. Изображение провинциальной жизни, своего рода бессюжетные "картинки с натуры", с великолепно выписанной деталью, портретом, с чертами "импрессионистического" стиля, взволнованной лирической авторской интонацией - вот Шмелев середины десятых годов. Шмелев - неореалист, как и другие писатели его круга, перечисленные нами выше. Гимн прекрасной, разумной, творящей жизни, написанный на их литературном знамени, слышится и в "Росстанях" Шмелева, характерном его произведении тех счастливых лет.