Скитники

Сказал это старец вроде с внушением, а глаза его сияли от радости, радости безмерной.

- Между прочим, эвенки очень даже славные люди! И тебе они премного благодарны.

- За что же честь?

- За премудрости лекарские, которым меня обучил.

- Отрадно знать, что практика моя людям на пользу идет.

Что-то мягкое, теплое коснулось ноги Корнея. Простак! Уже лежит рядом, легонько бьет хвостом и заглядывает в глаза. Корней принялся ласково поглаживать собаку, счастливо вздрагивающую от каждого прикосновения тяжелой ладони. При этом глаза Простака светились блаженством и такой бескорыстной преданностью, которая свойственна лишь собакам.

- Тоже послушать нас хочет. Мы тут с ним за зиму летопись нашего скита дописали. Все главы ему прочитал. Так что Простак у нас теперь весьма просвещенный пес. А знаешь, как он чувствует мелодию?! Совсем как человек. Запою псалмы, так он нота в ноту подвывает. Чисто дьякон вытягивает! Зимой к нам Лютый приходил. Простак поначалу не признал его, чуть было не сцепились. Здоровенный котяра, но что-то исхудал больно. Пытался покормить, так он ни крошки не взял. Так и ушел, не поев. С тех пор его не видели, следов даже не встречали… Да что я все говорю да говорю. Давай-ка, голубчик, сам рассказывай.

Внук подробно, день за днем поведал старцу о ненароком затянувшемся гостевании.

- Молодец, внучок. Рад, что ты употребил время для добрых дел, -похвалил Никодим, - без доброты человек не может зваться человеком.

Корней пробыл в пустыни всего один день, но и этого времени хватило, чтобы заметить, как сильно сдал дед за лето. Говорить стал совсем мало. Скажет слово и молчит, улыбаясь, как будто продолжает с кем-то беседовать. И выражение глаз переменилось. Стало просветленно-детским. А в глубине их залучилось нечто особенное, возвышенное, молодым недоступное.

Обратно в скит Корней уехал на Снежке, наконец, явившимся на свист. А Лютый так и не объявился…

Второе странствие

Жизнь в общине текла своим чередом. В будничных хлопотах прошло два года, но тяга к странствиям по-прежнему будоражила воображение Корнея, не давала покоя. Он жил надеждой, что ему когда-нибудь еще удастся отправиться в невиданные края - пределы Впадины были малы для его вольной души.

В скиту тем временем назрела новая проблема. В первые годы со дня основания поселения в Кедровой пади почему-то рождались большей частью мальчики, и теперь для подросших ребят не хватало невест. Посему на общем сходе решили искать поселения единоверцев и сватать невест оттуда. О том, что такие скиты есть где-то на юго-западе, раскольники были наслышаны от эвенков.

Начали было спорить, кому поручить столь ответственное дело, но поскольку из мужчин лишь Корней знал эвенкийский язык, что для успеха могло сыграть решающую роль, чаша весов сразу склонилась в его пользу.

- Пора бы и тебе, Корнюша, - напутствовал отец, - хозяюшкой обзавестись.

Рассвет чуть забрезжил, а Корней, сопровождаемый веселым пересвистом рябчиков и поклонами малиновых метелок кипрея, уже переходил речку по окатышам, с хрустом расползавшимся под тяжестью его ног.

Сердце парня сладко замирало, лицо сияло. Перед мысленным взором Корнея стояло зардевшееся, как маков цвет, смущенное лицо Даренки. Она только что догнала его, сунула в руку вышитый рукодельный платочек. Не проронив ни слова, глянула ему в глаза так, что обожгла сердце, и тут же умчалась обратно в скит. “Господи, неужели это та самая худющая, нескладная девчонка, которая пялила серые, огромные, как плошки, глаза и дрожала от холода, когда я нашел замерзающих детей под елью. До чего стройна и красива! И когда это она успела так расцвести! Живет-то вроде по соседству. Как же это я до сих пор не примечал ее!” - думал Корней.

У подножия Южного хребта, более приземистого по сравнению с Северным, путник притянул поплотней к спине котомку, поглубже заткнул за пояс топор и начал подъем по крутому ущелью, обрамленному торчащими в беспорядке гранитными зубьями.

С другой стороны хребта, навстречу ему, спешило отдохнувшее за ночь солнце. Ущелье, словно специально громоздя на пути скитника поваленные стволы и обломки серых глыб, оттягивало время их свидания. Наконец Корней и солнце увиделись и оба радостно заулыбались.

Выскобленный ветрами и иссеченный бараньими тропами водораздел покрывала крупная щебенка. В отличие от округлых речных окатышей она была острой, угловатой, с шершавой поверхностью, местами усыпанной узорчатыми пятнами лишайника. Открывшиеся взору южные склоны хребта рассекали глубокие, как следы от ударов гигантского меча, прорези ущелий. По их дну мчались пенистые потоки.

Не успел Корней разобраться и решить, по какому из ущелий удобней будет спускаться, как черным вороньем налетели полчища брюхатых туч, стремительно поглотивших все вокруг. Выбора не оставалось: пришлось воспользоваться ущельем, начинавшимся прямо у его ног.

Грозовые тучи проседали от скопившейся влаги все ниже и ниже, пропитывая все сумрачностью и нарастающим напряжением. Дно ущелья сплошь покрывали шаткие камни, и Корней рисковал в любой момент сломать не только ноги, но и шею. Вскоре тучи догнали и поглотили его вместе с камнями. Путник заторопился вниз, надеясь, что там, внизу удастся вырваться из мути, сделавшей его незрячим и найти убежище от готового вот-вот начаться дождя. Но, вопреки ожиданиям, муть становилась все плотнее. Продвигаться приходилось уже почти на ощупь, ориентируясь на шум ручья. Корней понимал, что дальше так идти не только бессмысленно, но и опасно. Тут весьма кстати подвернулась скальная ниша. Путник решил укрыться в ней и подождать, когда пронесет грозу и вместе с ней уползут тучи, поглотившие все вокруг.

Нагребя нанесенный весенним паводком древесный хлам, Корней достал из котомки прядь сухого мха. Ударом кресала о кремень высек искры и запалил костерок. Робкие язычки, разгораясь, побежали, затрещали по сухим веткам и через минуту слились в трепещущее рыжее полотнище. Видимость немного улучшилась. Корней осмотрелся. Ниша была довольно просторная. Дно ее имело заметный уклон в сторону ручья. Усталый путник, поблагодарив Господа за прожитый день, пробормотал, обращаясь к ворочающемуся в хворосте другу-огню:

- Извини, брат, я что-то притомился, - свернулся калачиком и тут же уснул.

Но то, что вскоре началось, подняло бы на ноги даже мертвого. Дело в том, что скитника угораздило расположиться на ночевку в самом центре вызревшей к тому времени грозы.

Первые же раскаты грома, усиленные многократным эхом, были настолько мощными, что оглушили парня. Корней вскочил на дрожавший под ногами гранитный монолит и ошалело завертел головой.

- Сохрани, Господи, и помилуй, - торопливо зашептал он.

Непроницаемая тьма, окружавшая его, то и дело озарялась мутно-белыми всполохами сатанинского сияния. Они следовали один за другим: то ослепительно яркие, то чуть видимые. Канонада не затихала ни на секунду. Ущелье накрыли потоки воды. Застучали, срывавшиеся со склонов от раскатов грома и ударов молний, камни.

Внезапно черноту, в саженях двух от скитника, расколол слепящий ствол. Корнея подбросило. Край ниши на глазах покраснел и застывающей лавой сполз по склону. Одновременно раздался столь резкий и сильный треск, что путник на какое-то время перестал слышать.

Вакханалия света, грома и воды длилась в течение часа. Наконец, утробно порыкивающая гроза, пошла на убыль, но ливень не ослабевал. Раскаты грома теперь заглушал нарастающий рокот вышедшего из берегов ручья. Судя по силе рева, он превратился в неукротимый клокочущий поток. Корнея все чаще обдавали брызги подступавшей воды. Скитник поежился: не ровен час, смоет и так измолотит, что даже воронам ничего не останется. Пока не поздно, надо выбираться из этой ловушки!

Нащупав рукой границу подступившей воды, он мысленно представил форму ниши и понял, что спохватился поздновато: теперь, чтобы перебраться из “убежища” на склон ущелья, следовало сначала зайти в воду.