Скитники

Пока еще неглубокий белый саван, покрывавший лед, не мешал быстрой езде, и кочевники добрались до верховьев реки, несмотря на частые остановки на ягельных полях, за пять дней. Не успели обустроиться, как из стойбища Сапкара, откочевавшего в таежное глухолесье промышлять пушнину к ярмарке, примчалась упряжка.

- Хогды крепко заболел. Отпусти Агирча внука. Жалко Хогды. Молодой ведь, - чуть не плача просил белый от куржака гонец.

Мигом снарядили Корнея, и нарты понеслись обратно.

Травами и кореньями, заговорами с крестом да молитвою юный лекарь за несколько дней поставил на ноги друга.

Счастливый Сапкар подарил луче лучшую упряжку из пяти оронов и проводил домой с великим почетом. Уже привыкший управлять оленями, Корней подхватил остол и гаркнул: “Геть, геть!” Объезженный хорей, не оглядываясь, прижал уши, куснул нерадивую пристяжную, и нарты стрелой понеслись по реке по твердому от постоянных ветров снегу, обстреливая Корнея белыми комьями, вылетавшими из-под копыт.

На третий день пути нарты пересекли странный след. Скитник остановился. Вмятины справа свидетельствовали - прошел косолапый, но слева тянулась, непонятно от чего возникшая, глубокая борозда. Раздираемый любопытством, Корней пошел вдоль следа вверх, по склону увала. Вот здесь зверь долго стоял. Четкие, оледеневшие отпечатки правых ступней не оставляли сомнений - точно медведь. Медведь-шатун. Что же он так упорно тащит? В это время со стороны реки донесся рев медведя и хорканье оленей.

Путник бросился назад, но когда подбежал к месту, где оставил упряжку, ее там не нашел: перепуганные шатуном олени умчались в сторону родного стойбища. Судя по следам, и медведь побрел за ними.

К счастью для Корнея, нарты при резком развороте перевернулись, и котомка, вывалившись, осталась лежать на снегу.

Что делать? Скитник оказался перед затруднительным выбором. То ли возвращаться за оленями, в стойбище Сапкара, то ли идти в стойбище деда?

Поскольку до дедова стойбища было ближе - верст сорок, если считать по извивам реки, а напрямик, через отрог, так и вовсе не более двадцати, скитник выбрал второе.

Одолеть сорок верст по глубокому снегу без снегоступов даже выносливому Корнею было не под силу, и он пошел напрямки, через невысокий с виду отрог.

Оторвав рукава оленьей кухлянки, скитник надел их на чуни, чтобы, увеличив площадь опоры, меньше проваливаться в снег. К тому же жесткие волосы оленьего меха, играя роль камуса*, должны были облегчить восхождение по крутому склону.

День уже оставил долину и был осязаем лишь по отсветам заката, а скитник все шел и шел без остановок. Первые версты дались легко, но, когда начался подъем по дну распадка, много сил и времени потерял на ледопаде, застывшем мраморными наплывами. На всем его протяжении изо льда сочилась, клубясь паром, грунтовая вода. Обойти его было невозможно, так как распадок в этом месте сжимали крутые склоны.

Чтобы одолеть неожиданное препятствие, Корнею пришлось вырубать топором во льду ступеньки. Меховые “рукава-снегоступы” от парящих повсюду родничков быстро оледенели, и при любом неверном шаге он мог соскользнуть вниз, и тогда подъем пришлось бы начинать сначала.

Одолев ледопад, скитник сбил со “снегоступов” намерзшие комья и продолжил восхождение. Смерзшийся мех теперь не держал и сильно скользил по снегу. От постоянного напряжения парень взмок. Вокруг деревья трещат от мороза, шапка и воротник забелели от инея, а от Корнея пар валил так, как будто он только что выскочил из бани.

Моля Господа о милости, он шел и шел, изредка останавливаясь перевести дух. Мохнатые звезды на черном небосклоне, казалось, дивились упорству человека. “Зачем он поднимается к нам? Что возле нас можно найти?” - наверное недоумевали они.

Взобравшемуся на отрог Корнею показалось, что подъем длился целую вечность. На востоке проявились первые признаки рассвета. Морозные колючки звезд постепенно таяли на светлеющем небе, и вскоре пришел черед дивиться всходившему солнцу: ему навстречу, вздымая ногами снежные вихри, несся восседавший на кухлянке, как на санях, человек. Лавируя между деревьев и кустов, он лихо скатился на пойму: а отсюда уже рукой было подать до дедова стойбища.

Эвенки, пораженные тем, что луча сумел вернуться к ним пешком, через отрог, долго цокали языками и качали головами, разглядывая то, что осталось от кухлянки после скоростного спуска.

- Внук мой не шаман, он лось, страшное дело, - бахвалился гордый Агирча.

За время отсутствия Корнея, Бэюн с одним из зятьев уехали в далекий острог за мануфактурой и огнестрельными припасами.

Расчетливый Агирча предложил внуку дождаться их, с тем чтобы возвращаться в скит не с пустыми руками. Поразмыслив, Корней решил, что в этом предложении есть резон и согласился.

Возвращение в скит

Подобревшее весеннее солнце щедро раздаривало скопившееся за долгую зиму тепло. Под жаркими лучами оседали, таяли сугробы, гремели ручьи. Обнажалась мягкая сверху, но еще мерзлая внутри земля. На вспухшей реке начался перезвон разрушающихся торосов. Собирая талую воду, она готовилась сбросить тяжелый панцирь, защищавший ее от стужи всю зиму. Ледяные поля местами уже разошлись трещинами, угловатые осколки зашевелились, расталкивая соседей, - “проснитесь”.

Подтаявшая вдоль берегов “броня” не устояла, дружно тронулась и, дробясь, поползла, потянулась вниз по течению. Сначала спокойно, чинно, но, застревая на излучинах, зеленоватые льдины образовали первые заторы. Что тут началось! Сталкиваясь, они наезжали друг на друга, переворачивались, бултыхались в воде как расшалившиеся звери. А вновь, прижатые сильным течением к затору, вставали на дыбы, громоздя хрустальные замки, истекавшие на солнце прозрачными слезами. Наплывавшие сверху громады новых льдин, выталкивали “стариков” на берег. Те, что были толще и попрочней, срезали все на своем пути, тонкие же крошились, как стекло.

Купаясь в ласковых лучах, летели на родной север первые вереницы крылатых странников. Радость и ликование звучали в их надсадном крике и бередили сердце Корнея. Как бы он хотел сейчас улететь вместе с ними в родную Впадину!

Когда река вошла в берега, скитник, провожаемый всем стойбищем, переправился на свой берег и зашагал к перевалу знакомой звериной тропой вдоль речушки, вытекавшей из широкого ущелья.

Морщинистые склоны, по мере приближения Корнея к перевалу, сходились все ближе и ближе. Вскоре они ниспадали почти отвесно. В глубоких каменных складках еще лежали узкими языками пласты снега. От них веяло холодом, промозглой сыростью.

Дорога домой всегда короче, чем из дома.

Не трудно представить, какое ликование в скиту вызвало возвращение всеобщего любимца, сколько было разговоров и радости. Весть о том, что казачий острог опустел, всех поразила, но вместе с тем и успокоила. А в то, что царя убили и теперь правит не царь, а какой-то Совет, не поверили.

- Брешут всякое. И ране царей убивали, но заместо убиенного всякий раз другой садился. Как же без царя? Рассеи без царя беда!

Больше всех, не считая конечно родителей Корнея, радовались его возвращению женщины и охотники. Для первых он принес нитки, иголки и прочую мелочь, а для вторых - бесценные огнестрельные припасы. Луки ведь хороши когда сухо, а при влажной погоде тетива вытягивается, слабеет, да и сама дуга теряет упругость.

Но никто не догадывался, что возвращение Корнея сделало самым счастливым человеком русоволосую Даренку, давно тайно вздыхавшую по недогадливому парню…

Святолепный старец Никодим сидел под деревом и глядел на тропинку, когда на ней показался любимый внук. Посветлев лицом, он поднялся и шагнул навстречу:

- Здравствуй, радость моя! Красно солнышко! Чуял, что сегодня явишься…

- Доброго здоровья и долгих лет жизни, деда.

Слегка отстранив внука и внимательно оглядев, Никодим пожурил:

- Ну и погулял ты, голубчик, заставил всех поволноваться… Я уж подумал, что ты совсем эвенком стал.