Скитники

Тронутый заботой и добротой, Корней не стал спорить с дедом.

Ягельные поля вокруг стойбища истощились, и эвенки через два дня свернули закоптелые берестяные покрышки с жердей чумов, и, сложив их на грузовые нарты, откочевали верст на пятнадцать вниз по реке к следующему лагерю. Как раз туда, где находились мощные солончаки.

В дороге повстречали медведя. Агирча уважительно поприветствовал его:

- Дорова, брат!

А Корнею пояснил:

- Хомоты тоже люди. Только рубаха другая. Иногда сердится, - при этом старик поднял вверх волосы и обнажил на затылке красный, бугристый от уха до уха, шрам - след от медвежьих когтей.

Прошло дней десять. Все это время тридцати летний сын Агирчи - Бэюн помогал гостям заготовлять соль. Набрали около шести пудов. Скитники, готовясь к возвращению, стали паковать груз. И женщины к этому времени закончили шить кухлянки и рукавицы в подарок русской родне. Агирча, после долгих споров, убедил все же внука взять трех вьючных оронов, чтобы тяжелую соль везти на них.

В последний вечер перед отъездом Корней и Захар долго совещались и решили, что, поскольку груз понесут олени, Захар в скит отправится один, а Корней останется на пару недель в стойбище, чтобы долечить больных оленей.

Утром, узнав об этом, Агирча даже расплакался от радости:

- Хороший внук. Добрый. Любит Агирчу. Страшное дело.

Совсем освоившись в стойбище, Корней старался, как можно больше помогать оленеводам, и не только лечил оленей, но и, к восторгу кочевников, научился ловить арканом важенок, править упряжкой; помогал ставить вершки на хариусов и ленков; по ночам ходил лучить тайменя с доски. На дикого зверя почти не охотились, так как Агирча, помешанный на оленях, имел огромное стадо и уход за ним отнимал уйму времени.

Больных животных Корней выхаживал, используя те же снадобья, что и дед при лечении людей. И надо сказать с хорошим результатом. Эвенки, видя, как быстро поднимаются на ноги хворые олени, прониклись к гостю особым почтением и стали величать его на свой лад - шаманом.

Гордый Агирча, похлопывая себя по засаленным штанам, важно говорил:

- Внук, ученый! Страшное дело! Большой шаман.

Вечерами, когда стойбище собиралось у костра, Корней рассказывал о старообрядстве, жизни Христа, его заповедях. Кочевники слушали и одобрительно кивали - “Ая Христос илэ”. Пожалуй, эвенком был”.

Настало время и Корнею возвращаться домой. Но на небесах распорядились по-своему. Ночью на стадо напали волки, и, когда Бэюн стрелял в них из берданки, один патрон дал осечку. Утром он сел выковыривать шилом негодный капсюль, а тот, как на грех, воспламенился, и заряженный патрон выстрелил, вогнав картечь в пах оленевода.

Рана, к счастью, оказалась неглубокой, но весьма болезненной: бедняга не был в состоянии даже шагнуть. В такой ситуации Корней конечно не мог покинуть стойбище. Прежде следовало поставить дядю на ноги одновременно помогая деду управляться со стадом.

Агирча в тот же день уехал на родовое святилище: повез туда голову специально забитого рогача, чтобы духи помогли сыну побыстрее оправиться от ранения. За многие десятилетия на капище собралась целая гора ветвистых рогов с белыми черепами …

Пока у Бэюна заживала рана, эвенки еще два раза откочевывали на свежие пастбища. Все народившиеся весной оленята выжили и заметно подросли. Да и среди взрослых оленей не пало ни одного, хотя волки порой крепко досаждали, но собаки и оленеводы всегда были начеку и стадо в обиду не давали.

Когда хвоя лиственниц начала отливать золотом, кочевье вышло на южную границу пастбищ Агирчи. Дальше простирались владения его соседа и свата Сапкара. Здесь оба рода каждый год встречались и несколько дней пировали или, как говорил Агирча, “отмечали дружбу”.

От Сапкара узнали, что главного русского начальника - царя Николая убили, и сейчас вместо него правит какой-то Совет. Люди на Большой Земле поделились на “красных” и “белых”, и они смотрят друг на друга сквозь дула винтовок, повсюду льется кровь. Многие южные эвенки и якуты, спасая жизни, откочевали на север. Здесь, слава Богу, все текло своим чередом, по старому.

“Опять раскол, - тревожно подумал Корней, - Благодарение Создателю, что никому неведом наш скит. Старцы-то, оказывается, ох как правы. Нельзя общаться с миром. Одно зло в том миру”.

Агирча втихаря завидовал соседу Сапкару. Дело в том, что у Агирчи было пятеро дочерей и всего один-единственный сын - Бэюн, тогда как у Сапкара наоборот - аж пятеро сыновей и лишь одна дочь.

Старший из них, жилистый, высокий, с глазами цвета густого чая, темными, как безлунная ночь, волосами и неподвижным, без тени улыбки скуластым лицом, казался среди соплеменников настоящим великаном. И имя у него было соответствующим - Хэгды. Не оленевод, а охотник, в стойбище он приезжал только ночевать. И сейчас, целыми днями разъезжая на упряжке, парень промышлял зажиревших за лето гусей и уток.

Услышав свист крыльев, Хэгды вскидывал ружье и стрелял, ориентируясь лишь на звук. Обученная лайка быстро находила сбитую дичь и приносила ее прямо в нарты. Для любого настоящего промысловика это было естественно и просто, но то, что это умел делать Хэгды, вызывало восхищение - он был слепым. С пятилетнего возраста зрение у него стало ухудшаться, и сейчас Хэгды вообще не видел. В стойбище говорили:

- Его уши, руки и ноги вместе видят лучше наших глаз.

У слепого охотника, как и у Корнея, тоже был пернатый друг и помощник, только не беркут, а сокол сапсан.

Когда утром Хэгды выходил из чума, тот, взмахнув сильными серповидными крыльями, слетал с дерева и садился ему на плечо. Водил по сторонам головой, зорко целя немигающие, с желтым окаемом, глаза, доверительно приспускал крылья и тихо клекотал в ухо.

Охотник отвечал:

- Дорова,Клюк! Дэги гэлэктэдеми.

В ответ сокол, со свистом рассекая воздух крыльями, проносился над кочевьем и скрывался в выбранном направлении. За ним, радостно взлаивая, убегала собака, а следом на упряжке, запряженной оленями, трогался охотник. Возвращались они тоже вместе, обычно уже перед закатом и всегда с добычей.

Корней с Хэгды быстро сдружились, и вечера проводили вместе. Как правило, все их беседы были о Боге. И неудивительно, что Хэгды стал первым из рода Сапкара, решившим принять старообрядство.

Перекочевка

Морозы ударили рано. Красное, будто стыдясь, что плохо греет, октябрьское солнце плыло над рекой в ожидании ледостава. Шурша и позванивая, шуга - лоскутки обмороженной воды - двигалась сплошной массой, с каждым часом замедляя свой бег. Редкие просветы воды парили. Все тише и тише движение белых лепешек, и наконец все замерло - река, покрывшись буграми и торосами, встала!

Обратно на верхние пастбища род Агирчи возвращался уже по льду. Провожать их вышло все кочевье Сапкара. Люди долго стояли на берегу и кричали, махали руками, пока не скрылась последняя упряжка:

- Аят бикэллу!

Следующая встреча лишь через год…

Караван двигался в клубах пара, вырывавшегося из оленьих ноздрей, и мраморной пыли, брызжущей из-под полозьев. На шее хорея побрякивали гирлянды белых костей. Накрыв голову меховым капюшоном, Корней вглядывался в проплывавшие лесистые берега и склоны гор, пытаясь рассмотреть признаки жизни, но напрасно. Все живое словно вымерзло. Однако это было обманчивое впечатление. Жизнь продолжалась, только стала еще более незаметной для беглого взгляда.

Вот туманной тенью мелькнул заяц-беляк, за ним, сверкнув серебристой изморозью меха, неторопливым галопцем проследовал соболь. А вон вдруг посыпалась с ветвей снежная кухта. Это пронеслась белка. Под береговым надувом едва приметные следы горностая, рядом рубиновые капли застывшей крови. Неожиданно оглушительный треск расколол безмолвие: это впереди лопнул от мороза лед. Соболь, мышковавший под снегом, выскочил из белой толщи наружу, громадным прыжком вскочил на седую ель и умчался по стволу. В морозной тишине было даже слышно, как царапали сухую кору его острые коготки. Раскатисто крукая в вышине, торопливо пересек реку таежный вещун - ворон. Провожая его взглядом, Корней почему-то вспомнил родителей. “Поди, заждались меня. Обещал ведь, что приду следом за Захаром”.