Слава - солнце мертвых

Два месяца человека непрерывно допрашивали и пытали, но месяц назад неожиданно все прекратилось, его вдруг отвезли в госпиталь, а затем в небольшой, отгороженный от мира особняк, где оставили в полном покое под надзором какого-то унтер-офицера. Недавно же события приняли еще более загадочный оборот. Он стал ежедневно проходить через руки массажиста, умащавшего всяческими мазями и благовониями его лицо. Его даже слегка гримировали. Глядя на себя в зеркало, он все больше узнавал себя.

Облаченного в костюм, шитый первоклассным мастером, его привозили в здание на Гегельплац, там под конвоем проводили по длинным запутанным коридорам и запирали в одной и той же скромно обставленной комнате, похожей на гостиничный номер. В комнате стояли короткая кушетка, стул и маленький письменный стол, на котором всегда лежали свежие немецкие газеты и журналы.

Вечером - обычно это происходило около двадцати двух часов - его тем же маршрутом и на той же машине препровождали обратно в особняк. Никто не объяснял ему, какую цель преследуют эти выезды, и все это, естественно, вызывало в нем недоумение и любопытство. Явно затевалась какая-то игра. Но какая бы игра впереди его не ждала, сейчас он был доволен.

Безрезультатные, пусть ничем и не кончающиеся, поездки вносили в его жизнь пленника какое-то разнообразие. Но самое главное, в комнате на Гегельплац имелась бумага, там можно было писать стихи, не держа постоянно рвущийся наружу рой образов в голове. Он любил черновую работу, когда слова клубились, выплывали из темноты, и надо было поймать среди них самое точное, уловить, сделать своим.

В руках была бумага, он мог свободно зачеркивать то, что не нравилось, искать другие варианты, не дрожа от страха, что не на чем писать, не экономя места.

Порой он настолько забывался - и тогда из его комнаты в коридор доносился счастливый смех,- что терял представление, где находится.

В такую минуту к нему и вошли. Пришел час, когда загадка его жизни в особняке и странных поездок в Берлин стала близка к разрешению. Его повели по каким-то уже совершенно незнакомым коридорам мимо бесчисленных дверей.

А в это время рейхслейтер снова перелистывал блокнот. Дверь открылась, и офицер охраны ввел в кабинет невысокого коренастого человека. Рейхслейтер неторопливо вышел из-за стола. Кивком головы отпустив сопровождающего и изобразив на своем лице вежливую улыбку, он указал своему гостю рукой на кресло. С холодным интересом в глазах смотрел на вошедшего человека и гауптштурм-фюрер.

- Прошу вас,- сказал рейхслейтер по-немецки. Красивая поджарая овчарка с широкой грудью и мощными лапами с ровной профессиональной настороженностью следила за каждым жестом вошедшего. Рейхслейтер притянул ее к себе, слегка приласкал.

- Чашечку кофе?

Вошедший человек не отказался ни от чашечки кофе, ни от сигареты. Как тень, неслышно появилась и исчезла женщина с подносом. С нескрываемым удовольствием, но не спеша поднял гость и фужер сухого вина.

- Я вижу, вас, господин Залилов, несколько удивляет тот факт, что я пригласил вас? - произнес рейхслейтер, говоря на странной смеси тюркских наречий.

- Все это крайне мало похоже на приглашение. Но, конечно, в некотором роде парадокс. Меня уже целую неделю ежедневно возят сюда, но я не мог предположить, что этим обязан вам.

- Почему же? - Хозяин кабинета перешел на русский язык.- Мы с вами почти соотечественники. Вы с Волги, с Урала, а я из прибалтийских немцев. Но мы оба из России,- рейхслейтер вновь изобразил на своем лице доброжелательную вялую улыбку.- И к тому же коллеги. Вы закончили курс в Московском университете по гуманитарному отделению, и я отбыл таковой же в этом университете. Правда, я покинул Россию давно. После переворота, сделанного большевиками.

- Не знал таких подробностей. Они меня бесконечно трогают.

Пленник вел себя слишком свободно, и раздражение готово было уже вспыхнуть, но рейхслейтер усилием воли подавил его.

- Как государственному деятелю, отвечающему за политику на оккупированных территориях, мне приходится размышлять над целым рядом проблем. Как вы думаете, должна ли оккупация определяться лишь чисто военными и экономическими нуждами?

Или же ее пределы должны необходимо включать в себя и закладку политического фундамента для будущей организации данных территорий?

- Меня привезли сюда, чтобы вы смогли обсудить этот вопрос со мной? Любопытно.

Жизнь и вправду богата парадоксами.

- Политическая цель - сейчас я все более склоняюсь к этому мнению,есть главная цель,- пояснил рейхслейтер.- Вся проблема СССР, если иметь в виду обширные пространства, анархический от природы склад характера народов, населяющих страну, и трудности управления, возникающие из одного этого, а также условия, созданные большевизмом, которые являются совершенно отличными от условий жизни и быта Западной Европы, требуют совершенно иного подхода к ней. Отличного от того, который соответствовал отдельным странам Западной Европы.

- Такой реализм мышления вам, очевидно, нужно было иметь перед началом войны.

- Возможно. Тут вы правы. Но реализм мышления необходим также и на любой стадии войны. Кстати, к вопросу о парадоксах. Я представитель режима, ведущего ныне свою решающую операцию, но, как ни странно, врагов рейха лицом к лицу вижу чрезвычайно редко.

- И вы решили наконец доставить себе это удовольствие?

Рейхслейтер поднялся, подошел к своему столу, затем вернулся, держа в руках самодельный блокнот. Человек, увидев блокнот, побледнел.

- Вы хотели передать эти стихи на волю? Тюремные стены - прекрасный фильтр, который задерживает все,- хозяин кабинета снова неторопливо уселся в кресло, поудобнее пристроил немеющую ногу.- Дорогой Райнер,повернувшись к молчаливо сидевшему гауптштурмфюре-ру, кивнул рейхслейтер,сделал мне этот подарок. Он знает мою слабость. Война, кстати, весьма хороша некоторыми своими сторонами.

Так вчера моя коллекция пополнилась рукописями персидской, абиссинской и китайской письменности. А также русскими и украинскими летописями. Среди них оказались редчайшие раритеты. Но я собираю и некоторые современные редкости. У меня, например, имеется и также в оригинале, интереснейшая коллекция писем французских коммунистов, написанных ими перед казнью,рейхслейтер какое-то время помолчал.- Я внимательно изучил и ваши стихи.

Чувство тайного и жадного интереса испытывал он в эту минуту. Нет, не для того, чтобы завербовать на свою сторону этого человека вел он свою игру. Для этой цели существовали другие люди. И не пустой забавы, не злого садизма ради... И это было бы недостойно положения, которое он занимал. Иное руководило рейхслейтером в его действиях - мир, охваченный пожаром небывалой войны, после первых лет успешного натиска словно застыл в каком-то равновесии сил, кривая успеха явно шла на снижение, и желание всецело познать умонастроение враждебной стороны, желание подвергнуть природу противостоящей идеи эксперименту на прочность было для рейхслейтера желанием утвердиться, сбросить с себя возникающие сомнения, изгнать из души появившийся страх. И потому наблюдателен был взгляд его, устремленный на своего собеседника. Это был его враг. И враг нерядовой, неординарный. Этот враг будет казнен на гильотине. Но гильотина не поражала духа. Она оставляла дух свободным. Она могла умертвить только тело. Но не физическая смерть этого человека была нужна сейчас рейхслейтеру. Его могла удовлетворить только его духовная смерть. Полный, предельный распад его духа, смерть духа лишь могли излечить больного министра от злых страшных болей, от непонятной глухой тоски.

Он поднял голову, и взгляд его невольно выразил неподдельное искреннее страдание, мучающее его душу.

- Мне все известно о вашей подпольной деятельности в лагерях военнопленных, в национальном легионе. Естественно, что вместе с вашими единомышленниками вы будете приговорены к смертной казни,- продолжил он.Но есть один вариант. Вы лично можете избежать данного приговора. Мы лишаем всякой правовой защиты врагов рейха, но еще Макиавелли сказал, что политику не следует становиться рабом собственного слова. Я, как политический деятель, готов подтвердить истинность и этого парадокса.