Цвет черемухи

- Вы испугались? - тихо спросила она.

- Я? Нет, просто растерялся... Впрочем, не знаю. А зачем это кресло?

- Это мое... - Надя вспыхнула и опустила глаза.

- Ваше? - не понял Сомов.

- Мое. У меня ноги не ходят.

- Как не ходят?! - Сомов не задал, а как-то выкрикнул свой вопрос.

- Я в аварию попала в прошлом году... Но ничего, врачи говорят, что я буду ходить. Я уже немного стою на ногах! - она помолчала, потом тихо добавила: - Идите, пожалуйста. Мне как-то стыдно... Мне неловко почему-то...

Сомов поспешно поклонился ей и, сказав, что завтра придет, зашагал к дому. Не удержавшись, он повернулся и увидел, как Наденька с усилием поднялась и, покачнувшись, почти упала в кресло. Он хотел кинуться ей помочь, но она, ловко работая руками, уже въехала в калитку, которая громко захлопнулась. Сомов постоял и пошел к себе.

* * *

На другой день Сомов занимался подготовкой мастерской. Под мастерскую он решил приспособить большую комнату, два окна которой выходили на огород. Раньше в ней жили родители, а после она все время пустовала. Три высоких окна давали много света, а стены источали сладкий лиственничный запах. Комнату эту отец Сомова пристроил, когда женился. Однако прожили в ней мало. За огородом начинался лес. Вернее, поначалу шел мелкий ельничек, а дальше начинались сосны. На краю огорода росла старая береза. Под шум ее листьев маленький Сомов засыпал и просыпался, таким же слышал шум этой березы и сейчас. На ней много лет подряд жили соловьи. Бывали годы, когда они не прилетали. Отец объяснял это тем, что они, устав, решили гнездоваться поближе к теплу, а тетка Лукерья говорила, что, значит, где-то война.

В этом году соловьев не было. Сомов спросил у тетки, давно ли они прилетали. Она сказала, что лет восемь не слышно.

К обеду мастерская была готова. Полы выскоблены, стены промыты. Сомов поставил в комнату несколько лавок, приволок из сарая длинный струганный стол, очистил его наждачной бумагой. Лукерья повесила на окна домотканые белые занавески, отворила настежь окна, чтобы поскорее просохли полы и стены. Сомов наломал черемухи и поставил ее в стеклянную банку. Когда тетка ушла, Сомов прилег на кровать. Ветерок шевелил льняные занавески, что-то шептала береза, шевеля своими длинными косами, которые едва не касались земли. Во всем чувствовался удивительный покой. Прикрыв глаза, Сомов задремал.

Проснулся он, услышав мужской голос.

- Проходи, проходи, там он, у себя, - ответила кому-то тетка.

Он поднялся с кровати, заправил рубашку.

В комнату вошел невысокий, в светлых брюках и тенниске молодой человек. Голова его была круглой, крепкой, нос курносый и мясистый. Войдя, он широко улыбнулся и, вытянув вперед руку, двинулся к Сомову.

- Добро пожаловать! - Сомов протянул ему руку, и незнакомец сжал ее в своей сильной ладони.

- Валентин Сидорович Усольцев, директор местной школы. О вас знаю много, читал. Вырезал несколько иллюстраций из журналов. - Усольцев поддернул брюки, которые были ему велики, и оглядел комнату. - Со вкусом! Хорошо! Надолго вы к нам?

Сомов снисходительно улыбнулся:

- А я не к вам, я к себе приехал.

- Это здорово! А я не здешний, я со Шмурова. Не знаете?

Сомов признался, что не знает.

- Это километров шестьдесят, не больше. Сюда после института приехал. У меня жена педагог начальных классов, а я - русский и литература! Гуманитарий! - Усольцев крепко уселся на лавку, еще раз покрутил головой. Приятно, когда вот так приезжает знаменитость. Что ни говори, нам культуры не хватает! Я хотел и жену привести для знакомства, но решил, что лучше попозже. Я, собственно, что? Собственно, у нас есть как бы кружок свой: моя семья, врач Петр Сергеевич Цыпин с женой, агроном Клавдий Семенович. Есть еще завклубом, но он с перебором. Пьет. У вас в Москве пьют?

Сомов ответил, что не знает, может, и пьют.

- А у нас пьют! Решительно и поголовно! Как с этим бороться?! Все оттого, что культуры не хватает! Я уже пять лет живу в Бельском, и все время пьют! Я, собственно, зачем к вам? Как вы насчет того, чтобы к вечеру к нам? Охота поговорить! Жена утку зарубила, то-сё, еще грибочки остались. Сразу сообщаю, что будет только интеллигенция!

Сомов согласился, и обрадованный Усольцев долго тряс ему руку. Уходя, уже на пороге, он сказал:

- Если председатель явится вас звать, вы скажите, что идете к Усольцеву. Я с ним, понимаете, в контрах. Прижмите его, пусть почувствует силу интеллигенции. А то, знаете, собственно, распустился!

- А что такое? - поинтересовался Сомов.

- Да так... На зиму дров не дал!

Когда Усольцев уходил, Сомов увидел, что брюки у него сзади заштопаны, причем так неумело, что было ясно: сам трудился.

Вскоре Лукерья позвала обедать. Сама она ела мало, все больше глядела, как ест Сомов.

- А и где ж теперь-то твоя жена? - спросила вдруг Лукерья.

- В Париже. Во Франции.

- А это где же?

- Далеко, тетя...

- Ты, поди, тоскуешь?

- Нет. Скорее наоборот. Хотя бывает, что и тоскую.

- Тоскуешь, милок... - Лукерья вздохнула. - Тута с собакой поживешь, и ту жалко, а человека?.. А ты, Егорушка, погуляй. Вон к учителю сходи. Он сурьезный. Маленько глупенький, правда.

- Почему же он глупенький? - рассмеялся Сомов.

- Вижу. Хоть и учился, а своего ума нету. Свой-то ум, Егорушка, он заметный. Он и по лицу след оставит. А который от книг, так тот ум на языке. Сколь знает, столь расскажет, боле и сказать нечего!

Сомов слушал Лукерью и думал: отчего это он раньше не приехал сюда? зачем он потратил столько лет жизни на пустых, именно книжных людей?

- Ну да ты все одно иди. Какой-никакой человек, а все одно чёй- то в нем есть. Чёй-то болит, на чёй-то жалуется. А ты чужую беду в сердце прими, тебе и своя беда радостью покажется.

- Тетя Лукерья, а что Надя? Что она?

- Так нынче с утра не видно было. А то она как утро, так уж сидит. А то физкультурничает по двору. Я уж собралась наведывать, да, может, ты сходишь? Сходи, милый. Девушка молоденькая, а при такой болезни ей край надо людей видеть. А то бы и поухаживал за ней. Господь тебе таланту прибавит!

Сомов засмеялся и, не удержавшись, обнял Лукерью:

- Тетя, милая ты моя тетя! До чего же ты прелесть! - Он поцеловал ее в морщинистую щеку.

Лукерья вытерла кончиком фартука набежавшую слезу:

- Нету у меня никого, кроме тебя! Светик ты мой лазоревый!

* * *

История Марьи Касьяновны Истоминой была простой. Муж ее, Лукьян Истомин, в сорок первом был взят на фронт. Тетка Лукерья рассказывала, что пошел он вместе с Петром Сомовым, его отцом. Провожала их Марья до райцентра. Ехали на телегах часов шесть да сутки стояли на вокзале. По рассказам Лукерьи, Лукьян Истомин был на редкость красивым мужиком. Когда эшелон отправили, Марья вернулась в село и стала дожидаться мужа. От него рос у нее сын Сергей. Прошел год, и из сорока ушедших мужиков в живых осталось только семь. Погиб и Лукьян. С тех пор Марья не снимала траура. Вернувшийся с фронта Петр Сомов ухаживал за Марьей, да все напрасно. Тогда он женился на другой, родился Егор. И жена Петра, Настя, зная о любви его к Марье, увезла мужа в город.

Когда Сомов вышел за ворота, Лукерья догнала его и сунула в руки банку со смородиновым вареньем.

Дверь, что вела в дом Истоминых, была обита по краям медью. От времени медь позеленела, а кольцо, также медное, горело на солнце, отполированное руками. Сомов толкнул дверь, прошел через сени, открыл дверь, ведущую в комнаты. На кухне никого не было. Поставив банку с вареньем на стол, Сомов заглянул за занавески. Наденька крепко спала в своем кресле. На коленях ее лежала книга. В углу стояла кровать, у окна письменный стол с резными ножками. Напротив в широкой черной раме висело зеркало. Из Надиного окна был виден их маленький садик, в котором росли четыре дикие яблоньки. Залетевшая пчела гудела и билась о стекло. Сомов подошел, распахнул раму, и пчела вылетела. Под яблоньками стоял голубой улей. Открывая раму, Сомов стукнул ею об угол, и от этого стука Надя проснулась. Вначале она не увидела Сомова, а посмотрела в сторону кухни. Потом, повернув голову к окну, вскрикнула. Сомов смутился.