Цвет черемухи

- Ты устал?

- Нет.

- Еще чуть-чуть! - Она улыбнулась. Теперь в ее глазах светилось счастье.

"Странная", - подумал Сомов.

На верху пологой горы лес кончился. Внизу стояло их село, под горой бежала река. Надя попросила подвезти ее к обрыву. Там, где гора резко обрывалась, была небольшая каменистая площадка. На ней они и остановились. Прямо под ними река с ревом билась в валуны и разворачивала свой бег к востоку. До воды было метров двести, но шум ее был слышен так, будто она бежала рядом, у них за спиной. Глядеть вниз было жутко. Там пенилась, бурлила и уносилась прочь зеленовато-синяя вода. Неожиданно Надя подъехала к самому краю обрыва. У Сомова пересохло во рту. Он хотел что-то сказать, но язык не повиновался. Кресло на велосипедных колесах стояло на самом краю. "Она же не отъедет... Чуть шевельнется - и все..."

Надя, дрожа всем телом, заглянула в пропасть, потом повернулась к Сомову и крикнула:

- Я люблю тебя! - голос прозвучал отчаянно и далеко.

Бледный, с бьющимся от невыносимого страха сердцем, Сомов шагнул к Наде, крепко схватился за спинку кресла и осторожно начал подвигать его ближе к себе. Когда понял, что опасность миновала, отвез Надю подальше и упал на землю обессиленный. Только сейчас Надя поняла, как она напугала Сомова.

- Егор Петрович! Что вы?..

Мелкая, холодная дрожь била Сомова. Он молчал, захотелось материться, но даже на это не хватило сил.

- Нельзя... Так нельзя... - выдавил он хрипло и сплюнул горьковатую слюну.

- Простите! - Надя вдруг сама перепугалась. - Я не знаю, что это на меня нашло. Прости, Егор!

Он сидел у ее ног и только качал головой. Тогда она поднялась с кресла и почти упала ему на руки. Неожиданно для себя Егор крепко прижал ее к себе. Надя вскрикнула и, обхватив его за шею, прошептала:

- Я тебя люблю...

...Домой возвращались тихо.

- С этой горы, - сказала Надя, - я на велосипеде ездила. Отпускала тормоза и летела... Страшно и сладко, как сегодня с тобой! - Она помолчала и добавила: - Я ужасно спать хочу!

Сомов засмеялся и прибавил шагу.

* * *

Проводив Надю до ворот, Сомов пошел домой. Тетки дома не было. Он зашел в мастерскую и увидел, что там его ждет Усольцев.

- Я видел, как вы с Истоминой с горы спускались! - Он выставил свою руку и подошел здороваться. - Диковинная девица! - Усольцев растянул губы и поднял кверху брови, показывая, что "девица диковинная". - Во-первых, умна, во-вторых, красива! Моя жена, правда, считает, что ее красота приторная, но я не согласен. Ведь волнует же? - Усольцев вздернул брови. - А куда вы ходили?

- По лесу гуляли. Смотрели на реку с обрыва.

В окно Сомов увидел Лукерью. Подоткнув подол сарафана, она высаживала на грядки рассаду помидоров. Что-то вроде укора кольнуло Сомова.

- Тетя, помочь? - крикнул он.

Лукерья разогнулась.

- Чё тут помогать. Отдыхай, миленький!

- Лукерья Лазаревна! - крикнул Усольцев.

- Ох, Валентин Сидорыч!

- Бог в помощь!

- Спасибо! - Лукерья снова принялась за работу.

- Вчерашний случай с Епифановым обсуждается всем селом! - расхаживая по комнате, сообщил Усольцев. - Говорят, он разбил окно у Мамонтовой?

- Я не знаю. Я сразу домой ушел... - солгал Сомов, покраснел и, отвернувшись от Усольцева, стал глядеть в окно. "Черт те что, - подумал он, - кривлю душой перед каким-то Усольцевым". - Впрочем, я вру! - Он повернулся к учителю лицом. - Я вру! Но откуда эти разговоры?

- Так ведь село! И что ни говори - событие... - Усольцев съежился и сел на табурет. - Вот вы уедете, а у нас опять одно и то же! Если по правде, так я люблю Екатерину Максимовну!

- Зачем же тогда вы познакомили меня с нею?

- Думал, что как ножом отрежу, а получилось наоборот. И совсем я к вам не в претензии! Какая может быть претензия! Женись бы я на Катерине вернее жены не сыскать! А вот не вышло!

- А почему же не вышло-то?

- Не обладаю достаточной волей! Когда ее сломали во мне? Должно быть, в детстве... Мысль была одна, и мысль каждый день: как выжить? Понимаете? Выживал как мог. Я вот смотрю на своих ребят в школе... - Что-то изменилось в лице Усольцева. Сомов понял, что лицо его побелело, а глаза стали темнее. - Да, - продолжал Усольцев, - и я пытаюсь их жалеть... - Щека его дернулась, голос изменил ему, и он вдруг бурно, по-детски зарыдал.

- Валентин Сидорович! - испугался Сомов. - Что вы? Ну что вы?..

- Простите. - Усольцев достал большой и нечистый платок, вытер им лицо. - Надо же, никогда не плакал... Надо же, стыд какой!.. - Он долго смотрел себе под ноги, потом спрятал платок, стал собираться.

- Не уходите, - попросил его Сомов, - давайте-ка я портрет ваш напишу?

Он усадил Усольцева против света, вполоборота к окну, достал чистый холст. Усольцев, с покрасневшим лицом и глазами, старался не моргать.

- Валентин Сидорович, ну что вы как лом проглотили? - пошутил Сомов.

- Да? Хорошо! Знаете, а зовите меня Валентином! Так надоело это "Сидорович"!

- С удовольствием, Валентин! - Сомов быстро набросал контуры фигуры и подумал, что несколько портретов, которые он, конечно же, тут напишет, будут памятью на всю жизнь.

Из огорода зелено отсвечивала сирень, готовая распуститься. Не было ни ветерка...

- А вот и я! - услышал за своей спиной Сомов Надин голос. Теперь на ней были джинсы и голубая в горошек блузка.

Усольцев, стараясь не поворачивать голову, поздоровался.

- Ой, вы рисуете?

- Рисую. Надь, бери картон, вон там есть проклеенный... Валентин, одну минутку!

- Хорошо-хорошо! Сколько угодно!

Сомов разобрал свой этюдник, поставил рядом с мольбертом и предложил Наде порисовать.

- Учитесь, Надя! - бурно обрадовался Усольцев. - Учитесь и будете у нас в школе учить детей! Как я сразу не догадался, что вам в школе надо работать! - Лицо Усольцева пылало вдохновением. - Дети, они вас обожать будут!

- Почему это? - недоверчиво спросила Надя.

- А потому что дети любят красивых!

- Вы просто комплиментщик! Вам бы в театре галантных кавалеров играть!

Пока они разговаривали, Сомов прорисовал некоторые детали.

- Надя, начинать надо с целого! То есть рисуй все то, что видишь.

- Но ведь я никогда не рисовала красками!

- Учись! Смотри, какую краску с какой я смешиваю.

- Вы уже на "ты"? - удивился Усольцев.

Надя покраснела.

- А что вас удивляет?

- Помните, зимой вы мне сказали, что позволите называть себя на "ты" только близкому человеку? Я к вам всегда ходил, а так и не удостоился вашего "ты". А вот Егор Петрович - пожалуйста!

- Это все я, - сказал Сомов. - Почти силой заставил ее перейти на "ты".

Надя с восхищением наблюдала, как Сомов смешивал краски, как делал несколько мазков кистью - и получались руки или волосы. Она тоже набросала коричневой краской фигуру Усольцева. Сомов немного поправил ее, но остался доволен.

- У тебя прямо талант! Поразительно!.. Знаете, Валентин, как это здорово, когда человек талантлив и не испорчен учителями!

- Это вы в мой адрес? - шутливо спросил Усольцев.

- А я всегда ненавидела школу! - призналась Надя. - Когда вы мне предложили учить детей... А сейчас я думаю, что, наверное, пойду... Если вы меня возьмете, я пойду! - Надя задумчиво водила кистью по холсту.

- Теперь, Надя, надо прочертить те места, где тень. Глазницы, ноздри, губы, тени на фигуре.

- Хорошо! - Надя занялась работой.

- Почему же все-таки именно теперь вы пошли бы в школу? заинтересовался Усольцев.

- Я о Боге думать стала.

После этих слов наступила пауза. Слышно было, как Усольцев выдохнул из себя воздух.

- Как это о Боге? - В его голосе послышалась тревога.

- Вы не поймете, Валентин Сидорович. Пока вы здоровы, вы не поймете... Чтобы понять, нужно очень и очень пострадать. Я однажды Христа увидела! У меня был жар, и бабушка напоила меня брусникой. Потом ушла к себе, и я слышала, как она молится. Она молится каждый день, но в тот раз молилась особенно... И вот под ее шепот я стала засыпать. Но, еще не заснув до конца, я увидела синее небо, кипарисы, цветущий миндаль... Я раньше никогда не видела цветущий миндаль. А впереди было синее море. Было много разных людей... И вот по желтой траве босиком ко мне подошел Христос. Он был как будто немного смущен... И я поняла почему: на нем была старая и кое-где порванная одежда. Я взяла его руку, тут же с моря подул легкий и свежий ветер. Все исчезло, и я заснула. С тех пор я стала думать о нем, о людях, которые идут его дорогой... Это очень тяжелая дорога! Но ведь все остальные - неверные!