Цвет черемухи

Про жизнь Екатерины в селе знали все, и все относились к ней по-разному. Лукерья сильно жалела: отца ее хорошо помнила, да и кто его не помнит... Красавец Мамонтов спивался на виду, открыто. Когда запивает человек незаметный - это одно, а когда пил Максим - это совсем другое. Будто гибло большое и красивое дерево. И никто не смел ничего ему сказать. Даже видавшие виды мужики и те смирели перед его дикой красотой. Да тут еще его женитьба на Дарье, семью которой в селе недолюбливали. Вот и остался мужик один, пропил себя и погиб.

Такая же судьба досталась его дочери. Когда Катерина шла по селу, играя своим сильным телом, у мужиков дыхание перехватывало, а бабы чуть не крестились вслед, не то от страха, не то от зависти. Замуж никто ее не брал, зная, что девчонкой ее изнасиловал отчим - круглоголовый, с маленькими глазками человек. И как печать на ней поставил. Когда Катя была молоденькой, ей советовали уехать. Она и уехала учиться, да, закончив техникум, вернулась... До двадцати лет прожила одна, а в двадцать с лишним пошла за Епифанова. Епифанов был заезжий. Шли толки, что в городе он был каким-то крупным начальником, что проворовался. Его скинули и направили в село... Прожила с ним Катя две недели.

- Эвон он у кого!.. - еще раз повторила Лукерья, пораженная своим открытием. И, догадавшись, не могла решить, худо это или нет. - Вот бы Надюша была здорова... Вот было бы хорошо... А что Катерина!

Пораздумав, решила, что дело, конечно, молодое. Пусть как хотят.

- А потом, чё же, - рассуждала вслух Лукерья, - Катя-то, поди, живой человек! Эдак без мужика вовсе жить - заболеть недолго!

Пока раздумывала, руки незаметно лепили вареники. Теперь оставалось поставить воду да будить Егора. Часы показывали десять утра. Только подумала Лукерья идти будить, в окно постучали. Выглянула, а это Наденька!

- Спит? - спросила она, робко улыбаясь.

- Спит! Да я счас его будить стану.

- Не надо! Можно, я сама?

Надя умела ловко на своей коляске въезжать в дом. "Это у меня руки сильные!" - говорила.

И вот она въехала в мастерскую. Сомов спал на спине. Сейчас лицо его было спокойно, на щеках виднелась щетина. Надя тихонько дотронулась до его щеки, потом погладила по голове. Во сне Сомов взял ее руку и положил себе на грудь. Надя испуганно посмотрела на дверь, но Лукерья занималась своим делом... Сомов открыл глаза, увидел Надю. Она вырвала руку, но Сомов вновь ее взял и поцеловал.

- Наденька, доброе утро!

- Доброе утро... - И она выехала на кухню. - Проснулся, - сказала Лукерье.

К полудню стало жарко. Солнце сияло ослепительно ярко. В лесу же было прохладно, трава и кустарник стояли влажные от утренней росы, выпавшей сегодня особенно обильно. В небе не было ни облачка. На полянках уже синели колокольчики, зацветала медуница, взгорки сплошь покрылись одуванчиками. Дорога, по которой гуляли Сомов и Надя, была из заброшенных. Раньше по ней ездили телеги, а как отпала надобность в гужевом транспорте, для машин отсыпали дорогу в другом месте. Старая же поросла травой, заглохла.

- Я по этой дороге грибы собираю. Да, я умею грибы собирать! Тут очень много рыжиков и маслят, - повернув лицо к Сомову, сказала Надя.

Сомов шел за креслом, толкая его.

- Мне так хорошо никогда не было, - призналась Надя. - Смотрите! - Она показала пальцем на огромную, наверное, столетнюю ель. Под ее шатром словно ковер расстелили сплошь из ландышей. Даже с дороги чувствовался нежный их запах.

Сомов сделал Наде букетик и перевязал его травинкой.

- Мы, наверное, далеко от дома? - спросила Надя.

- Ты устала? - Сомов нарочно внезапно перешел на "ты".

- А ты? - нерешительно произнесла Надя.

- Я нет.

- И я нет...

- А хочешь, мы вот на этой полянке остановимся и я тебя порисую?

- Нет! Сегодня я хочу просто гулять! Без тебя я ведь не смогла бы так далеко уехать. А правда, хорошо называть друг друга на "ты"? Тебе нравится?

- Очень!

- И мне! Ты нарочно перешел на "ты". Я это сразу поняла! Можно, я буду говорить? Это оттого, что я всегда мало говорила... А можно, я тебе все расскажу? Я тебе все равно бы рассказала... Понимаешь, дело в том, что в тот день, когда меня сбила машина... И еще вот что... Ты меня даже не спросил, а что с шофером? Меня никто об этом не спрашивает! А ведь он же отвечал! Я сразу, когда пришла в себя, сказала, что шофер не виноват.

- Почему? - Сомов видел, что Надю охватывает волнение, что она хочет сказать нечто очень для нее важное. Он остановился, повернул Наденьку к себе лицом.

- Понимаешь, Егор, я знала, что встречу тебя и все расскажу. У меня был мальчик... И мы с ним... дружили... Я его, наверное, любила. Мы целовались! И вот в тот день мы вышли из школы, и он такое мне сказал!.. Он сказал, что его заразила моя подруга. Знаешь, такие есть болезни... Ты знаешь?

- Да, конечно.

- А я ему так верила... И вообще... Я побежала от него! Мне было так ужасно... И тут машина... Ведь шофер ни при чем, когда я сама ничего не видела! Он приходил ко мне в больницу, этот шофер. Вася Павлов его зовут. Он старше меня всего на три года, а у него уже две девочки... И этот... Он тоже однажды пришел. Он сказал: "Ты псих и шизик!" Все, конечно, прошло. Сейчас отвратительно даже вспомнить о нем! И знаешь, Егор, вообще в школе было мало чего хорошего! Вот, например... - Она вдруг запнулась и посмотрела на Сомова умоляющим взглядом.

- Да, я слушаю.

- Что?

- Я слушаю тебя. - Сомов постарался придать голосу спокойствие и твердость.

- Я напрасно... Ах, господи, зачем я?.. - Руки у Наденьки заметались по сторонам. - Отпустите меня, Егор Петрович, отпустите! Мне не надо было рассказывать! Господи, не надо было!

- Но почему?

- Почему? Потому что я кажусь вам плохой, да? Да! Да! Я вижу!

- Вовсе нет, Наденька... - Сомов взял ее руки. - Вовсе нет! Тебе нужно было - ты рассказала. И никто об этом не узнает!

- Вы мне больно делаете, - сказала Надя.

Сомов разжал ладони и отпустил ее руки. Сейчас он был растерян и не знал, как вести себя.

- Я знаю, о чем вы думаете, - тихо сказала Надя. Лицо ее стало неожиданно покорным, даже обреченным. - Вы думаете: к чему мне любовь калеки! Я знаю, вы так думаете.

- Что ты, Надя! - Сомов вскочил, захваченный врасплох.

- Ведь любят же траву или цветы, - заговорила Надя. - А ведь вот этим ландышам все равно, что я их люблю! Правда ведь? Наверное, травой быть лучше... Я сама, Егор Петрович, я сама во всем виновата! Зачем меня не приготовили к жизни и позволили жить? Я ведь ни к чему не готова была. Это я сейчас готова... Или я просто хочу жить! Я очень хочу жить! - Она замолчала, вздохнула коротко, потом улыбнулась. - Вот все и прошло! Пойдем, Егор, на пороги!

- Где это? - спросил Сомов.

- Надо пойти к реке. Вот по этой дороге в гору. Там отвесная скала. Пойдешь?

- Ты мне хотела рассказать про шофера.

- Правда? Прости меня, Егор! У меня это от болезни неуравновешенный характер. А с Васей Павловым все в порядке. И жена его приходила. Маленькая и глупая. Знаешь, Егор, я не люблю маленьких и глупых женщин. Как правило, они злые. Вот и Вася Павлов, он часто ездил ко мне. Мне кажется, он был немножко влюблен в меня... И вот как-то приехала его жена и спросила: "Что это он повадился мотаться сюда? Приворожила ты его, что ли? Все равно ведь ты калека! Калекой и останешься!" Мы с ней вдвоем были в палате... Я ее спросила, зачем же она вот так говорит? Ах, Егор, такие женщины не способны любить! Это эгоизм, а не любовь. Больше я не видела Васю. Он был хороший.

Она замолчала. Легкий ветерок шевелил ее волосы, солнце, падавшее сквозь листья деревьев, делало ее глаза прозрачно-синими. На ней была белая блузка с открытым воротом и вышивкой. И сегодня сквозь кожу на шее выделялась синяя жилка. Она спускалась к самой груди, и видно было, как она живет, подрагивает. Надя держала ландыши, и ноготки ее были розовыми. Она повернула к нему лицо: