Двенадцать апостолов

Так оправдались слова Гете: "Противоположность правде во имя правдоподобия".

На этом же пункте "завял" и наш грозный обвинитель, якобы стоявший под брезентом в момент расстрела на юте: его утверждения тоже оказались... "противоположностью правде", и, несмотря на все "правдоподобие" его утверждений, он остался посрамленным.

Сцена осталась в фильме,

вошла в плоть и кровь истории событий.

И что важнее всего: над ней никто никогда и нигде не смеялся...

* * *

Зрителей всегда интересуют не только участники событий, но и участники самого фильма. Вот краткие данные о некоторых из них.

Одной из очень важных фигур по сюжету был доктор. Исполнителя искали долго, безнадежно и в конце концов остановились на малоподходящей кандидатуре какого-то актера.

Едем с моей съемочной группой и неудачным кандидатом на маленьком катере по направлению к крейсеру "Коминтерн", где будет сниматься эпизод с тухлым мясом. Я сижу, надувшись, на другом конце катера, подальше от "доктора" и нарочно не гляжу в его сторону.

Детали Севастопольского порта знакомы до оскомины. Лица группы -- тоже.

Разглядываю подсобных рабочих -- "зеркальщиков" -- тех, кто будет на съемках держать зеркала и подсветы.

Среди них один -- маленький, щуплый.

Он истопник пронизываемой сквозняками холодной гостиницы, где мы коротаем в Севастополе время, свободное от съемок.

"И куда набирают таких щуплых для работы с тяжелыми зеркалами,-- лениво бродят мысли,-- Еще уронит зеркало с палубы в море. Или того хуже -разобьет. А это плохая примета...".

На этом месте мысли останавливаются: щуплый истопник неожиданно перескользнул в другой план оценки -- не с точки зрения своих трудовых физических данных, а с точки зрения -- выразительных.

Усики и острая борода... Лукавые глаза... Мысленно я закрываю их стеклами пенсне на цепочке. Мысленно меняю его засаленную кепку на фуражку военного врача...

И в момент, когда мы вступаем на палубу для начала съемок, мысли становятся реальностью: через сдвоенное стекло пенсне, подло сощуриваясь, смотрит на червивое мясо военный врач броненосца "Потемкин", только что бывший честным подсобным рабочим...

Существует легенда, что попа в картине играл я сам.

Это неправда.

Попа играл старик-садовник из каких-то фруктовых садов в окрестностях Севастополя. Играл он его в натуральной белой бороде, лишь слегка зачесанной в бока, и в густо белом парике.

А легенда пошла от фотографии "рабочего момента", где мне приклеивают бороду под копной его парика, торчащего из рясы,

в которой он снимался. А гримировали меня для того, чтобы я мог его дублировать: почтенному старцу надо было падать с лестницы. Съемка со спины. И я не мог отказать себе в удовольствии "собственноручно" проделать этот каскад!

Очень существенный третий участник остался также анонимом. Мало того, он остался за пределами кадра, так "как был не столько участником, сколько яростным противником съемок. Это -- сторож парка алупкинского дворца. Его стоптанные сапоги и обвислые штаны чуть-чуть не вылезли на экран: он упорно сидел на голове одного из трех алупкинских львов, не давая его снимать и требуя для этого специального разрешения.

Нас спасло то обстоятельство, что всех львов на алупкинской лестнице -шесть. И мы, перебегая с кинокамерой от льва ко льву, в конце концов так запутали этого сурового и недалекого блюстителя порядка, что он наконец махнул на нас рукой и нам удалось запечатлеть крупные планы трех мраморных зверей.

"Вскочившие львы" были тоже "находкой на месте" -- в Алупке, куда мы ездили отдохнуть в один из "простойных" дней. "Находка на месте" и ... пресловутые туманы. Было туманное утро в порту. Словно вата легла на зеркальную поверхность залива. И если бы "Лебединое озеро" игралось не в одесском театре, а среди кранов и дебаркадеров порта, то можно было бы подумать, что на воды легли облачения дев, умчавшихся в дальний полет белыми лебедями.

Действительность прозаичнее: туманы над заливом -- это "простой", черная пятница в списке календарных дней съемок.

Иногда таких "черных пятниц" бывает семь на одной неделе.

И вот сейчас, несмотря на всю пушистую белизну, мы имеем дело с такой черной пятницей простоя. Об этом зловеще напоминают черные остовы кранов, торчащие скелетами сквозь флердоранж свадебных облачений тумана. И черные туловища ботов, барж и коммерческих судов, похожие на бегемотов, барахтающихся в кисее.

Растрепанную корпию тумана кое-где пронизывают редкие нити солнечных лучей. От этого у тумана образуются золотисто-розовые подпалины. И туман кажется теплым и живым.

Но вот и солнце задернулось вуалью облаков, как бы завидуя собственному отражению в море, покрытому лебяжьим пухом туманов: "Чем я, мол, хуже?"

Так или иначе -- съемок нет. Простой. Прокат лодки стоит 3 руб. 50 коп.

В обществе Тиссэ и Александрова я катаюсь по водам туманного порта, как по бескрайним садам цветущих яблонь. "Трое в. одной лодке", не считая кинокамеры.

Наша кинокамера, как верный пес, неотлучно при нас. Она рассчитывала (как и мы) отдохнуть сегодня.

. Но неугомонный азарт трех катающихся заставляет ее вгрызаться в туманы.

Туман вязнет в глазу объектива, как вата на зубах.

"Такие вещи вообще не принято снимать",-- кажется, шепчут шестерни аппарата.

Его точку зрения поддерживает иронический смех, несущийся со встречной лодки:

"Чудаки!"

Это над нами смеется оператор Л[евицкий], работающий тут же в Одессе по другой картине. Его сухопарая донкихотская фигура лениво растянулась на другой лодочке.

Выплывая и вплывая обратно в туман, словно из затемнения в затемнение, он бросает нам на ходу ироническое пожелание успеха.

Успех оказался на нашей стороне.

Случайно схваченная и на ходу эмоционально осмысленная встреча с туманами, подбор деталей, абрисы кадров тут же собираются в материал траурных пластических аккордов, чьи взаимные хитроумные монтажные сплетения сложатся позже, уже на монтажном столе, в траурную симфонию памяти Вакулинчука.