Виктория

- Откуда ж ты узнала? - машинально спросила Елизавета Степановна.

- Ваня сказал, - с ноткой победы в голосе ответила Ася.

На развилке, под раскидистым, темным от пыли, дубом, собрался уж народ, задрав головы, начали передавать сводку Совинформбюро. Они постояли еще минут десять, Матрена елозила подбородком, на котороый был нацеплен узел платка, все пытаясь угадать, откуда идет звук, даже завела платок за ухо.

В сводке передавали о вероломности фашисткой сволочи, о неудачах наших войск по всему Западному фронту. Мужики переговаривались, кто пойдет на митинг в Подол.

- Чего ж это он, и сегодня не выступит, - чесали они затылки, - видать, растерялся.

- Да, тяжко ему. Ну, мы это дело быстро решим, - отвечали другие, завтрашние солдаты.

Ася с припухшими бровками, сурово сводя их, накинула на себя платок, пошла по спуску, что-то решая про себя.

- Скоро у нас курсы закончатся? - тихо спросила Вику.

- Да не возьмут нас, - так же заговорчески отвечала она, расстегивая жавшую кофту.

Они вышли небольшой вереницей на поляну, в конце которой стояла высокая, обрубленная сверху церковь.

Ваня присоединился к Марку Семеновичу, повисшему на приколоченной к входу доске, отодрал ее, а заодно Марка Семеновича от притолоки. Софья Евгеньевна, невесть как пробравшись внутрь, подметала пол в апсидной части. Пыль поднималась кверху, трухлявые доски полового настила прогибались под ее ногами. В южной стене церкви зияла небольшая пробоина, сквозь которую виднелся затуманенный Ходжогкский котлован.

Церковь, обшарпанно-розовая, оббитая, как старая чашка, гордо стояла над обрывом, повернутая в ту сторону, где были только волны зелени, густые барашки сосновых крон колыхались, скрывая и речку Белую, текущую из родной Кубань-реки, от самого Краснодара, и скалистые отроги Кавказского предгорья, и скопления военной техники и пехоты, где кончался Ходжок, и начиналась дикая природа. Но все эти леса, обширные непролазные леса, хоженые разве что монахами встарь, были далеко внизу, оттого церковь казалась огромной, важной, давлеющей надо всем.

- И это хорошо, что она такая...- Ася потрогала стену, - такая не отремонтированная, видишь, она, как замусоленная книга, чем более обветшалая, тем более ценная.

Вика и Ася под белы рученьки возвели старушку на ступеньки, та ощупала дверной проем, вдохнула всей своей костлявой грудью, пошла дальше сама, крестясь и кланяясь, развернулась направо и вошла в зал, пошлепала к алтарной части, вынимая на ходу что-то из-за пазухи. Вика быстро сообразила, что старушке нужно на что-то поставить образ, алтаря-то в церкви не было, опередила ее и выпалила:

- Давайте, я подержу, баб Мотя.

Старушка дрожащими руками отыскала ладошки внучки, уложила в них образок и проведя по плечам Вики своими сухими неощутимыми пальцами, отошла на шаг и вдруг запела.

Голос у нее оказался приятный, поставленный, не так чтобы тонкий, но тягучий и пробуждающий все вокруг, как живая вода.

Она пела истово, долго, безошибочно, все громче и громче, словно впала в раж, она крепче и крепче сжимала пальцы и ударяла ими себя в плечи и живот, все глубже кланялась, вкладывая в свои земные поклоны всю мощь, какая вдруг образовалась в ней, всю боль земную, все человеческую веру, которая проснулась в ней. Она вспоминала своего мужа Степана, вспоминала свою родную Кубань, своих деток, погубленных еще в гражданскую, перед глазами ее вставали нивы, дышащие жаром и хлебным духом, реки и леса, проплывали лица станичников, словно те встали из своих могил и тоже пришли помолиться за родную землю.

Она стояла, вытянув вверх лицо, перебирая губами слова литургии, переходя на молитвы, снова подпевая себе, Софья Евгеньевна, Елизавета Степановна, Ася неумело крестились, повторяя за ней, склоняя головы перед Викиной иконкой.

Дело в том, что Матрена Захаровна, прослышав про таланты внучки, как-то вечером дождалась ее с гулянья в саду, окликнула и сказала:

- Нарисуешь мне образок, получишь десять рублей.

Вика взяла да и нарисовала. И всего-то картонка с ладонь и человек с бородой. Как и уговорено было, заплатила бабка десять рублей, сказала, что еще в Ростове на образок отложила, да вот, де, какой выпал случай.

- Любя рисовала?

- Кого любя? - переспросила Вика, стесняясь и слово-то это при бабке повторить.

- Вообще, пуста голова, с любовью в сердце?

Вика пожала плечами:

- А за что мне кого не любить?..

Так и оказалось, что целый приход Викиному Спасителю молился, а она стояла лицом к ним, и слушала, глядя вверх, в освещенный ярким солнцем просторный барабан, как гулко и торжественно звучит молитва, как мощно и величественно отзывается старая церковь, как благодарно смотрит Всевидящий на нее прямо с голубого выцветшего купола.

Диковинно было Ване наблюдать за женщинами, за Асей, он косился на Марка Семеновича, тот стоял возле окна, освещенный ярким светом, опустив голову и сцепив руки. Ася совсем не была похожа на него, она была выше, стройнее и нежнее, словно горная лань, о которых Ваня читал у Лермонтова.

На обратной дороге Марк Семенович сказал:

- На тебя теперь, Виктория Васильевна, вся надежда наша, Викторией тебя родители назвали, по-латински, Победа.

- А по-нашему, Вера, - добавила Матрена Захаровна, - выходит в одном имени: Вера в Победу.

Еще через неделю Ваня прибежал домой среди дня, с охапкой вещей и сапогами, пометался по комнате, со страху завалил все имущество за занавеску, отделяющую его кровать. Уселся на лавку, вскочил, пересел на другую, решая, как поступить, как сообщить...

В этот момент вошла Елизавета Степановна.

- Ты чего с работы ушел? Не нужон? Щи будешь?

- Буду, мама, - отозвался он, - тут такое дело...

Мать сходу стала искать глазами Матрену Захаровну, половешка о тарелку стукнулась особо громко. Она обреченно посмотрела на сына.

- Я ухожу на фронт. Комсомольский призыв. Вот, - он вытянул из-за занавески сапог, - Выдали.

Елизавета Степановна начала приседать, но передумала, подошла к сыну, обхватила его голову и прижала к груди, судорожно заговорив:

- Отец, батя-то, уходя, что велел: детей беречь. А как же ты?