Узлы

Жена рассмеялась, достала откуда-то из-за шкафа голубой сачок для ловли бабочек, протянула Мустафе:

- Вот тебе и сеть!

Как выяснилось, в доме всегда посмеиваются над Мустафой, когда речь заходит о рыбе. На книжной полке у Мустафы хранится целая серия "методических пособий" рыбаку-любителю. На шкафу - набор удочек, накидок, даже высокие резиновые сапоги. Вот только рыба не ловится. Чем больше инструкций читает Мустафа, тем незадачливей рыбацкое его счастье.

- Один раз папа принес ма-а-аленькую рыбку! - серьезно заметила Сона. И вытянула перед собой мизинец.

- Рыболов-теоретик! - рассмеялась Наргиз, подвигая мужу наршараб густую острую подливу из сока граната.

А Мустафа, шлепнув по спине давящегося от смеха сына, сконфуженно пробормотал:

- Ничего. Я еще завалю вас рыбой.

Выпили, разговорились. Как ни хотелось Васифу вспоминать прошлое, не мог он отмалчиваться с Мустафой. Вкратце рассказал обо всем и не сразу заметил внимательный, настороженный взгляд за спиной приятеля.

- Дядя, - не сдержался Гюндюз, - а в Севастополе, когда вы воевали, вам орден не дали?

Мустафа с женой переглянулись, нахмурились. Васиф притянул мальчишку, обнял за острые худенькие плечи.

- Орден, говоришь?..

- У папы знаете сколько орденов? И здесь и здесь, - он хлопнул себя ладошкой в грудь. - А у вас?

- Долго рассказывать. Нет у меня сейчас орденов! Где-то в сейфах лежат мои ордена. Но... верь мне, - он заглянул в лицо Гюндюзу, - трусом я не был.

- Иди, друг, иди, - Мустафа проводил сына за дверь, вернулся к столу. А если не ждать, пока их тебе на золотом подносе принесут? Нужно обратиться в республиканский военкомат, в Москву... Надо же что-то делать!

- Не стоит. Не буду никогда я выпрашивать награды... И не морочь себе голову моими заботами.

Васиф поднялся. Наргиз сердито дернула мужа за рукав, тот обернулся удивленно. Она опустила глаза, покраснела и как-то порывисто встала рядом с Васифом.

- Не умеем хитрить. Вы не сердитесь на Мустафу за этот разговор. Нет у него такой привычки в душу человека лезть. Просто любит вас. Ждал, много рассказывал мне про вас. Поэтому заговорил об этом... А вам больно, вижу. Я уже ему всю ногу отдавила. Он спрашивает и спрашивает. Пожалуйста, не уходите так... сразу.

Искренность ее порыва, какая-то размашистая прямота обезоружили Васифа. Отступило накатившее было чувство одиночества. Он оглянулся. Мустафа возился над патефоном. В комнате зазвучала нежная жалоба тоскующей Нигяр. Васиф поближе сел к столику с пластинками, задумался. И никто не спрашивал его больше ни о чем. Он слушал и не противился светлой грусти, проникающим в сердце зовам любви.

- Нравится? - шепнула Наргиз.

- Очень. Сколько раз там... я мысленно слушал эту мелодию. Устанешь рубить стволы, привалишься к кедру спиной, закинешь голову. Облака за ветви цепляются. Небо чужое какое-то, серое. А где-то в тебе Нигяр поет.

- О чем вы там шепчетесь на диване? - ворчливо спросил Мустафа. Хочешь, я "чабани" поставлю? Со-на! Где Сона? Давай.

По комнате разбежалась, рассыпалась дробь нагары*. Тонкие смуглые ноги девочки ворвались в быстрый ритм. Вот на лету она схватила, нахлобучила на голову старую ушанку брата, лихо взмахнула свежеобструганной палкой.

______________ * Нагара - бубен.

Мустафа, отбивая ладонями такт, толкнул плечом Васифа:

- Видал дочь?! Гроза всех здешних мальчишек. Планеры делает. На кукол не реагирует. А пляшет как, а?!

Он и сам не выдержал, выскочил в узкий круг, замер перед дочерью, раскинув руки, как большая, приготовившаяся к рывку птица. Лихо сверкнули глаза девчонки, так же грозно поднялись плечики. Вдруг присела, замахнулась палкой под ноги отца, он ловко перескочил раз, другой. И вот уже оба пошли по кругу в суровом ритме старинного мужского танца. Васиф видел, как вздрагивали кудри девочки, как напрягались маленькие бицепсы. Казалось, каждая клеточка ее существа отзывается, вибрирует под воинственные звуки бубна.

Это было редкое, удивительное зрелище - отец и дочь танцевали на равных, одинаково страстно и серьезно, и даже Наргиз, подавшись вперед, сидела напряженная, взволнованная.

Но вот девочка замерла перед Васифом, натянутая как струна, вскинула вверх руки-крылья и пошла вкруг него боком, грациозно пригнувшись. Под ситцевым платьем резко обозначились худенькие лопатки.

Васифу очень не хотелось портить танец. Но не мог он, не мог не ответить на вызов девчонки... Скинул ботинки, оттеснил плечом Мустафу и пошел за ней послушно, напряженно.

Около шестой буровой впервые зацвел куст сирени. Розоватые грозди тяжелели, наливались голубизной вопреки горячему ветру, пыли, жгучим лучам солнца. Надо было видеть, с какой любовью ухаживали нефтяники за этой первой в степи сиренью. Даже поток глинистого раствора, что выходил из скважины, отвели подальше. Специально канаву рыли. В жару, когда вяло опадала листва с куста, делились с ним последним запасом воды. В небольшую тень забегали отдохнуть и, прикрыв глаза, жадно вдыхали нежный, странно беспокоивший аромат, - он подавил даже запах нефти и теперь, к великой гордости нефтяников, царствовал безраздельно над всеми привычными запахами.

Буровая стояла на крайнем участке первого промысла. Васиф часто заглядывал сюда. Но не благоухание же сирени привлекало геолога...

Фактически то, что притягивало его сюда, не входило в круг его служебных обязанностей. Его дело сдать буровую. И все-таки, делая крюк, он приходил почти ежедневно, озабоченный, отдыхал в тени сирени и, кажется, ни разу не увидел красоты ее цветенья. Один из бурильщиков как-то заметил Акопу, кивнув в сторону геолога:

- Стоит ли класть повязку на здоровую голову?

- Не спеши с выводами. Этот человек знает, что делает. Сейчас ему дороже всего эта буровая. А то, что ходит, приглядывается, - пусть.

Васиф и впрямь стал здесь совсем другим человеком. Ни одного воскресника не пропустил, даже эту будку строил вместе со всеми, потом еще штукатурить помогал. Когда рыли неглубокий фундамент, натолкнулись на каменную глыбу. Как ни бились, не удавалось сдвинуть с места вросший в землю ноздреватый валун. Подкапывали вглубь, пытались разбить кувалдами - все зря.