Воскресение. Повести. Рассказы

Написанным Толстой остался недоволен и занялся изучением материалов, для чего просил помощи у критика В. В. Стасова (1824—1906), присылавшего ему книги из Петербургской публичной библиотеки. «Главное нужно мне историю, географию, этнографию Аварского ханства в нынешнем столетии»,—писал он Стасову (т. 35, с. 588). Стасов сам сделал выписки для Толстого из 20-томного «Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа». Много необходимого почерпнул Толстой из книг A. Л. Зиссермана «Двадцать пять лет на Кавказе».

Помимо задуманного Толстым расширения повествования, по мере знакомства его с бытом, историей, религией горцев, он продолжал размышлять над образом главного героя, над истоками контрастов его характера, уже далеко не однозначно относясь к его измене Шамилю, как в 1851 г. «Вчера думал очень хорошо о Хаджи-Мурате,— писал он в дневнике от 4 апреля 1897 г.,-— о том, что в нем, главное, надо выразить обман веры» (т. 53, с. 144).

В октябре — ноябре 1897 г. Толстой написал начало (4 главы) второй (незаконченной) редакции «Репья». Здесь появился новый эпизод: выход солдат в секрет, выведен молодой Воронцов и его жена, описана ссора Воронцова с Меллер-Закомельским, обрисован Полторацкий (1828—1889), генерал-майор, участвовавший в экспедициях и сражениях в Большой и Малой Чечне в 1847—1854 гг., чьими воспоминаниями пользовался Толстой.

Спустя несколько дней после окончания этих глав Толстой записал в дневнике: «Думал в pendant к Хаджи-Мурату написать другого русского разбойника... чтоб он видел всю незаконность жизни богатых» (т. 53, с. 161) (этот замысел был осуществлен в рассказе «Фальшивый купон»).

В ноябре 1897 — январе 1898 г. были написаны незаконченный третий вариант повести и наброски четвертого и пятого. В четвертой редакции повесть названа «Хаджи-Мурат»; в нее введены новые действующие лица и новые эпизоды: прием Воронцовым Хаджи-Мурата, рассказ Хаджи-Мурата Лорис-Меликову о своем прошлом и др. Одновременно Толстой не переставал собирать и изучать материалы по Кавказу.

К февралю 1898 г. относится шестой вариант «Хаджи-Мурата», являющий собою извлечения из первой, второй и пятой редакций. Толстой предполагал напечатать более или менее готовые отрывки из повести в заграничном издании В. Г. Черткова «Свободное слово», выпускавшем запрещенные в России произведения. Этому варианту Толстой дал название «Хазават»; Хаджи-Мурат был выведен тут как фанатик-мусульманин, следующий хазавату — священной борьбе против иноверцев. Четырежды переделав «Хазават», Толстой так и не послал его Черткову.

В феврале — марте 1898 г. Толстой сделал важнейшую дневниковую запись, которая во многом предопределила дальнейшую работу над образом Хаджи-Мурата: «Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Какого? Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и сказать: не люблю. Ты сказал, а оно другое...» (т. 53, с. 179).

После этого работа над «Хаджи-Муратом» прервалась.

Спустя три года, в феврале 1901 г., Толстой взялся за «Хаджи-Мурата» по просьбе С. А. Толстой, которая хотела прочитать на благотворительном вечере новую его художественную вещь. Вместо того чтобы дать отрывок из уже написанного, Толстой, увлекшись, стал переделывать первую редакцию — «Репей». Две переписки «Репья» с новыми добавлениями составили седьмой и восьмой варианты повести; оба были возвращением назад, ибо ни Воронцова, ни других исторических лиц здесь не было, и произведение носило более частный характер. Изменения, которые Толстой сделал в повести, он сам находил «скверными», ибо взялся за них «не по своей воле» (т. 54, с. 90).

Как это бывало не однажды, не удовлетворивший Толстого вариант завершался выводом, который писатель применял при последующих подступах к произведению. Так и вскоре после неудачи с «Хазаватом» Толстому открылись новые возможности лепки характеров. В мае 1901 г. он записал: «Я в первый раз понял ту силу, какую приобретают типы от смело накладываемых теней. Сделаю это на Хаджи-Мурате и Марье Дмитриевне» (т. 54, с. 97),—что и было осуществлено в последующих редакциях.

Более года после того Толстой не работал над «Хаджи-Муратом», хотя и не оставлял мысли о нем. Характерны такие слова писателя из письма его от 18 марта 1902 г.: «...совершенно неожиданно для меня все обдумываю самую неинтересную для меня вещь — Хаджи-Мурата» (т. 73, с. 2,28). Не прекращал Толстой и изучения источников, в частности, книги Е. Верде-ревского «Плен у Шамиля», СПб., 1856.

Летом 1902 г. он заново приступил к работе над повестью, для чего пересмотрел все ее рукописи, и приблизительно за месяц создал девятый ее вариант. В повесть были введены новые подробности о главном герое, впоследствии отброшенные.

В августе — сентябре 1902 г., отобрав отрывки из предыдущих рукописей повести, Толстой создал десятую — основную — редакцию «Хаджи-Мурата». Заново были написаны, в частности, главы XV — о Николае и XX — о Шамиле. Много работал Толстой над речью Хаджи-Мурата, что трудно давалось ему, так как он не знал, говорил ли Хаджи-Мурат по-русски, и не имел возможности воссоздать его речь по историческим документам, в которых она записана протокольно-канцелярским языком. В это время Толстому потребовались подробная карта Чечни и Дагестана, биография Воронцова и самое главное — материалы о Николае I. Глава о нем была написана, но не завершена за недостатком материалов. В ожидании их (Толстой просил о присылке нескольких человек) он приостановил работу над «Хаджи-Муратом», решив не печатать его при своей жизни. Он предвидел, что главы о Воронцове и особенно о Николае, над которыми он еще собирался работать, цензура не пропустит.

Однако вчерне повесть была завершена, и слухи об этом, а также и о намерении автора не печатать ее, проникли в газеты.

В ноябре 1902 г. Толстой сильно правил десятую редакцию, особенно главу о Николае I, к которой ему по-прежнему недоставало источников; о присылке их он просил, в частности, В. В. Стасова. Затем работа над повестью прервалась (Толстой болел), но изучение материалов не прекратилось. 10 декабря 1902 г. Толстой сделал в дневнике запись, из которой вырос образ Николая: «Вся жизнь его, от того страшного часа, когда люди присягали ему, и до того часа, когда он лежал с отпуском грехов по голову,— была сплошным не перестающим рядом прегрешений» (т. 54, с. 336). Однако в конце декабря Толстой обдумывает не образ Николая, а сосредотачивается на личности Хаджи-Мурата. Поводом послужило письмо И. И. Корганова (сына уездного начальника города Нухи, в чьем доме жил Хаджи-Мурат перед бегством) с предложением описать все, что ему, тогда десятилетнему мальчику, запомнилось о Хаджи-Мурате. Толстой горячо откликнулся на его письмо: «Простите, что вместо того, чтобы быть просто благодарным вам за вашу любезность, я еще позволяю себе заявлять свои желания, но когда я пишу историческое, я люблю быть до малейших подробностей верным действительности. На всякий случай выпишу несколько вопросов... 1) Жил ли Хаджи-Мурат в отдельном доме или в доме вашего отца? Устройство дома. 2) Отличалась ли чем-нибудь его одежда от одежды обыкновенных горцев? 3) В тот день, как он бежал, выехал ли он и его нукеры с винтовками за плечами или без них?.. Чем больше сообщите мне подробностей, как бы незначительны они ни казались вам, тем более буду благодарен» (т. 73, с. 353). В ответ И. И. Корганов прислал свои воспоминания, в которых, в частности, писал: «...Хаджи-Мурат был большого роста, плотно сложенный, красавец, с остриженной черной бородой, конечно, крашеной, ходил в белой черкеске, щеголем... Он жил у пас в казенном двухэтажном доме, в нижнем этаже, ежедневно обедал с нами за общим столом, ел мало, ничего не пил (из вин). Жидкой пищи не ел. Когда подавали ему, как гостю, первому, он ни за что не брал с блюда первым, ждал, когда возьмет моя мать, сидевшая рядом, и он с блюда пилава (который готовился ежедневно) брал заметно из того самого места, с которого брала моя мать... мне объяснили, что это обычай на востоке из боязни быть отравленным... Послеобеденные прогулки совершались ежедневно... В день бегства мы отъехали более версты, у самой опушки леса Хаджи-Мурат выхватил пистолет и на месте выстрелом убил одного из казаков... Отец мой выступил с двумя ротами солдат около шести часов вечера и, благодаря тому, что он, как инженер, знал хорошо топографию уезда и все тропинки... перерезал ему дорогу и настиг в лесу, где началась огнестрельная перестрелка... Рассказывали, что Хаджи-Мурат получил четырнадцать пуль в грудную область н все еще не сдавался. После каждой пули он затыкал дыру каким-то удивительным восточным пластырем и как будто не чувствовал раны. Так живьем он не дался» (т. 74, с. 8—9). Корганов посоветовал Толстому обратиться к его матери, обладающей хорошей памятью, и 8 января 1903 г. Толстой написал А. А. Коргановой письмо с такими вопросами о Хаджи-Мурате: «1) Говорил ли он хоть немного по-русски? 2) Чьи были лошади, на которых он хотел бежать? Его собственные или данные ему? И хорошие ли это были лошади и какой масти? 3) Заметно ли он хромал? 4) Дом, в котором жили вы наверху, а он внизу, имел ли при себе сад? 5) Был ли он строг в исполнении магометанских обрядов: пятикратной молитвы и др.?.. 6) Какие были и чем отличались те мюриды, которые были и бежали с Хаджи-Муратом?.. 7) Когда они бежали, были ли на них ружья?» (там же, с. 10—11). То немногое, что вспомнила А. А. Корганова, она передала Толстому через С. Н. Шульгина (1861—1929), педагога и историка, собиравшего для Толстого в тифлисских архивах материалы к «Хаджи-Мурату».