Записки мерзавца (сборник)

   Поплакав, он приехал во дворец и начал разбираться в делах ставки при помощи нового начальника штаба Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, генерального штаба генерал-лейтенанта и родного брата управляющего делами совнаркома.

   Пролог окончился. Занавес поднялся. Начиналось трагическое русское действо.

   Смерть Духонина, равная самоубийству; и в ответ на нее прозвучат и прокатятся по всей России выстрелы Скалона (эксперта в Бресте) и Каледина (принца Гамлета и атамана донского казачества). Такова линия усомнившихся и разочарованных. Через год к ним присоединится еще один, чей образ тусклый и загадочный забыт всеми. Для первого вождя восставших терских казаков -- генерала Мистулова, покончившего самоубийством в тот день, когда Прохладненские казаки отказались драться, -- для Мистулова до сих пор не нашлось ни слова, ни слезы.

   Другая линия -- борьба до конца. Веря и неверя, проклиная и любя, пройдут герои Великой Армады. Корнилов с его мыслью об "истинном сыне своего отечества"; Алексеев, осторожный, мудрый, скептичный, убежденный, что иначе нельзя, значит, нужно так, как идет; и бог войны, неукротимый Марков: "Бросайте ученые кабинеты. Ваше счастье в ратном подвиге, на спине прекрасной лошади" (из речи Маркова в академии).

   И третья линия, начатая Бонч-Бруевичем. Русские Моро и Пишегрю, Гоши и Дюмурье. Русских потомков соблазнил незабываемый звон золотых революционных карьер.

   Они сыграли на красную лошадь. Домчит ли?

II

   Мы в феврале 1918. Гофман уже стучал по брестскому столу, а Троцкий, бросив в ответ: "Не воюем и не подписываем мира", -- умчался обратно в Питер. Корпуса Эйхгорна топочут по Украине и одновременно наступают в направлении ст. Бологое, грозя прервать связь двух столиц.

   В Смольном паника. Ленин заперся в кабинете и диктует обращение по прямому проводу к Гофману. Троцкий и Подвойский назначают бывших посетителей Ротонды комиссарами казарм, арсенала, складов. Издан приказ, угрожающий расстрелом на месте в четырнадцати случаях жизни: тут и нахождение оружия, и порождение слухов, и спекулятивная продажа валюты, и т. д. и т. д. В Семеновских казармах Дыбенко собрал балтийцев и под усиленным конвоем погнал их грузиться в сторону Нарвы, где при первом же столкновении -- пьяные и ошалелые -- они нарвались на фугасные поля и почти целиком полегли. Остаток побежал к Ямбургу, где на вокзале Дыбенко собственнолично расстреливал беглецов, а заодно рабочих ж.-д. мастерских.

   25 февраля утром в Смольный институт явился генерал Парский и предложил свои услуги.

   "Меж немцами и большевиками выбор нетруден, -- сказал Парский Троцкому, -- красную звезду мы всегда предпочтем черному орлу..."

   Авгуры посмотрели друг на друга, и более умный из двух, Троцкий, не задавая дальнейших вопросов, тут же поручил Парскому совместно с "освободившимся" начальником штаба Крыленки оборону Петрограда; Парскому предоставили Нарвский укрепленный район. В приказе о новых назначениях отмечались исключительные знания Парским Питерского участка: в 1917 г. он командовал 12-ой армией, защищавшей подступы к Риге. Он приглянулся большевикам еще в августе 1917 г. своим выступлением против Корнилова и грубым заигрываньем с солдатскими комитетами.

   Служака старого режима, привыкший лавировать и воздерживаться, Парский отличался изумительным уменьем ладить с любым начальством. От Сухомлинова до Подвойского... Методы оставались те же...

   Защита родины красной звездой против Черного Орла продолжалась шесть дней. 2 марта Карахан и Сокольников подписали последнюю редакцию похабного договора, включавшую Батум, Карс, Ардаган в рамки этнографической Турции.

   Парский едва успел доехать до Ямбурга, где был в первые мгновенья весьма неласково встречен Дыбенкой. Узнав, однако, о цели миссии Парского, знаменитый матрос с большой охотой и нескрываемой иронией сдал ему власть над несуществовавшими войсками. Троцкому он телеграфировал: "Сего числа сдал власть его превосходительству товарищу и генералу..."

   Его превосходительство с большим огорчением прочел телеграмму о мире (война создавала такой удобный флер для патриотической службы в красной армии!) и, слегка подумав, подал свою историческую записку Троцкому, где проводилась еретическая тогда мысль о приглашении всех штаб- и обер-офицеров на советскую службу. Les beaux esprits se rencontrent {Великие умы всегда найдут общий язык (фр.).}. Двумя днями позже, несколькими листами толще аналогичную же записку подал и Бонч-Бруевич.

   Насколько приглашение офицеров тогда считалось фантазией, можно усмотреть из тогдашних газетных заголовков: "Генерал за большевиков", знак вопросительный и знак восклицательный. И всем читателям сообщение казалось остроумной уткой.

   Боясь сильной оппозиции, Троцкий на свой собственный страх и риск, не ожидая одобрения Ц. И. К., затеял то, что Ленин на первых порах окрестил -- "Левины фокусы".

   На запасных путях Николаевской железной дороги в бывшем царском составе (А) разместились Бонч-Бруевич и Парский. Целый день они рыскали по городу, разъезжая по знакомым, посещая рестораны, театры и все остальные места, где была надежда встретить зверя: нужных им офицеров. Кроме того, "военные руководители совета обороны республики" выпустили воззвание к своим товарищам, в котором уговаривали их не увлекаться Корниловскими авантюрами и помочь восстановить русскую армию.

   Верили ли эти "честные маклера" в искренность намерений Троцкого воевать с немцами? Нисколько. Ибо, когда через два месяца, в Москве, в революционном трибунале судили матроса Дыбенко за сдачу Нарвы, то Бонч-Бруевич на вопрос, обращенный к нему обвинителем Дьяконовым: "Скажите, товарищ генерал, с достаточными ли основаниями была сдана Нарва?" -- смеясь, ответил: "А скажите, товарищ обвинитель, с достаточными ли основаниями мы сдали всю Украину и весь Донецкий бассейн?"

   "Позвольте, позвольте, свидетель, -- возмутился председатель трибунала, б. прис. пов. Берман, -- нельзя отвечать вопросом на вопрос!"

   "Именно можно, -- отрезал любимец Троцкого, -- кому же не понятно, что была сплошная кукольная комедия!"

   "Продолжаете ли вы, свидетель, находиться на советской службе?" -- ехидно спросил в свою очередь защитник, лев. эсер Штейнберг.

   "Да, продолжаю". -- "В какой должности?" -- "Военный руководитель совета обороны республики". -- "Что ж, и теперь у вас кукольная комедия?" По залу прошел смешок, и председатель поспешил вмешаться: "Свидетель, на неуместные вопросы вы можете не отвечать".

   И Бонч-Бруевич не ответил. Отговариваясь "делами первостепенной государственной важности", он покинул Митрофаньевский зал. За ним по обеим сторонам шли вызванные в качестве экспертов генералы Кузнецов и Лукирский. Первые ласточки западни...

III

                       На голос невидимой Пэри

                       Шел воин, купец и пастух...

   И когда в середине марта 1918 невидимая Пэри вместе с остальными Советскими учреждениями переехала в Москву, она разместила свою западню на запасных путях Александровского вокзала и значительно расширила свою деятельность.

   Ближайшими объектами заманивания были избраны Клембовский и Гутор. Клембовский -- ограниченный, робкий чиновник; всю жизнь он переходил из одного военного училища в другое, то в качестве воспитателя, то в качестве начальника. Среди товарищей по академическому выпуску он выделялся определенной бездарностью. Когда в результате Корниловского coup d'état {Государственный переворот (фр.).} почти все генералы или попали в тюрьму, или ушли в отставку, Клембовский, сохранивший нейтралитет, быстро выдвинулся. На Клембовского подействовали через его жену; ее же взяли самыми элементарными искушениями -- показали кончик тысячерублевого билета, сдобную булку, новые ботинки. И в результате семейных скандалов Клембовский уселся в военном совете...