Бездна

Все же, искусство воздействует на потребителя, или потребитель на искусство? Сегодня больше второе. То, как артисты отдали свои святыни массовому потребителю, напоминает трехдневное разграбление города дикими воинами после его захвата армией, когда ущерб наносился несоизмеримо больший, чем при его осаде и взятии.

Конечно, не стоит полностью отказываться от обратной связи. Но как тогда быть с воспитательной ролью искусства? Как быть с тем, что написание музыки и стихосложение - это таинства, доступные лишь посвященным? Как тогда с "поэт в России - больше чем поэт"? Вытереть ноги и выбросить? Или все же вытереть ноги и войти в храм?

"Вот это насчет храма круто я завернул! - отметил про себя Сашка, Хотя, конечно, цитировать Евтушенко... Ну да ладно!" Оглядев еще раз текст, он пришел к выводу, что перед ним лежит статья, которую вполне можно тиснуть в какой-нибудь полуподпольной брошюрке, попирающей попсу, типа того, что раньше при коммунистах представлял собой самиздатовский "Урлайт", а сейчас, к примеру, печатает национал-большевистская молодежь Лимонова (у Сашки были выходы на подобные издания через Гарика). Чтобы довести этот текст до ума, необходимо было приделать ему концовку с "мудрым выводом", и Сашка дописал еще два маленьких абзаца.

Демократия укрепилась в искусстве принципиальным отказом от цензуры. Но внутренняя цензура? Совесть молчать не заставишь. Значит, все-таки, цензура есть? И тогда, значит, не место демократии в искусстве?

Наше общество серьезно больно посттоталитанрным "синдромом демократического беспредела неограниченности". У нас можно все. В быту, в экономике, в искусстве. Звучит весело. Но правильно ли это?

Практически всем были хороши изменения, произошедшие в Сашкиной жизни: он стал свободен, экономически независим и творчески подвижен. Но был у "нового режима" и один существенный недостаток: Сашка практически перестал общаться с Владом. Это произошло не только из-за Сашки - Влад теперь много преподавал как аспирант, помогал вести правовой кружок и потихоньку двигал свою научную работу, зависая в то в Ленинке, то в библиотеке ИНИОНа рядом со станцией метро "Профсоюзная". Тем не менее, они по-прежнему были очень рады слышать друг друга в те редкие моменты, когда оба оказывались доступны по телефону.

- Влад, ну как ты?

- Рад тебя слышать наконец.

- Где ж ты пропадаешь-то, Влад?

- Да все дела, дела... То семинары, то кружок... Вчера меня из библиотеки выгнали. Они уже закрывались, а я только нашел нужный материал. Денег на ксерокс не было, я стал конспектировать, но не успевал... Короче, погнали меня поганой метлой. Надо будет мне на эту дежурную больше не попадать, а то не видать мне ни кандидата, ни света белого.

- Да, я представляю, как ты своим усердием с ума свести нормального человека можешь...

- Да ладно, тоже... Ты-то чего, все исследуешь?

- Да, собираю материал, пока. Знаешь, это похоже на кандидатскую. Сначала нарабатываешь тему по жизни, потом обосновываешь ее актуальность, потом начинаешь собирать материал. Неплохо бы и научного руководителя заиметь. У меня, вот, Гарик за него. Как говорится, старший опытный товарищ.

- Ну что ж, работай, посмотрим, что у тебя выйдет... - пауза, означающая смену темы. - Что Неля?

- Ничего.

- Совсем ничего?

- Влад, не надо. Что ты ожидаешь услышать?

- Не могу сказать, что это не мое дело, хотя, конечно... - он помолчал. - Это твоя личная жизнь. Я ничего не ожидаю и ни на чем не настаиваю. Я, честно говоря, не знаю, на чем настаивать. Тут только ты знаешь правильный ответ. Возможно.

- Ладно, Влад, проехали, окей?

- Окей.

Сашка хотел бы поговорить с Владом серьезно и глубоко. В любом случае, только в таких разговорах все свои мысли Сашка мог привести в порядок. Это вполне относится и к мыслям о попсе и об оружии. Но встретиться не удавалось, а телефон в квартире Влада, где жили в общей сложности, шесть человек и два кота, постоянно требовался кому-то еще и при том срочно. Какие уж тут беседы по душам!

Так Сашка двигался по жизни последние месяцы. Иногда, правда, у него возникало ощущение, что это не он движется, а его несет потоком, но он отгонял эти рассуждения и снова занимался своим делом, методично и сосредоточенно, словно идущий по лезвию ножа йог.

Этот образ идущего по лезвию балансирующего страдальца, навеял на Сашку несколько рифм, которые он зафиксировал на бумаге. Когда в одном из все более редких и все менее продолжительных телефонных разговоров Влад спросил его про "что-нибудь новенькое", Сашка прочел ему вот что.

Идти по лезвию, расставив руки в стороны,

Нести свой легкий вес и тяжкий крест забот,

И знать, что справа жадно вьются злые вороны,

А слева полчища акул зовут за борт.

И шаг за шагом загонять в подошвы лезвие,

Чуть влево-вправо - без предупрежденья залп,

И беззаветно слепо верить в то возмездие,

Что поделом и по делам, как Он сказал.

Сводить к нормальным будням солоность страдания,

Почти зомбирован, чуть жив, за коном кон,

Лететь, бежать, идти, ползти... как на задании,

Что каждый раз одно и то же испокон.

...А все затем, чтоб не стыдиться перед мертвыми,

И перед тем, кем ты, когда-нибудь, потом,

Худой, измученный, с руками распростертыми

Издалека прочтешься купольным крестом.

- А от чего ты так страдаешь? - спросил Влад, кажется, впервые не похвалив Сашку за написанное.

- Это ты меня спрашиваешь? - удивился Сашка. - Ты же по части религии больший, чем я, специалист! Должен знать, что по христианской доктрине вся наша жизнь есть страдания.

- А ты не романтизируешь свою деятельность, а? Может, то, чем ты занялся, это не так здорово?

"Может, это не стоило разрыва с Нелей?" - услышал Сашка в последней фразе.

- Влад, это стихи, понимаешь? Образ. Здесь можно и нужно романтизировать и утрировать. Это жанр такой.

- Утрируют и излишне романтизируют как раз в попсе, не так ли? Ты, кажется, придумал: "от сального до сусального один слог". Между излишней романтикой и пошлостью тоже не велик разрыв, не забывай.

- Влад, ты не гуру.

- Я не гуру.

- Тогда не проповедуй.

- Аминь, - ответил Влад. 9