Династия

   После купанья Павел Алексеевич был готов раньше Марго. Порядочно времени пришлось прождать ее наверху в аллее.

   В своей семье больше всех любил он Марго. Был привязан к ней тепло, снисходительно, скучал, когда не видел долго. Ее аристократически тонкие черты, мальчишески бесшабашные выходки, беззаботное легкомыслие, бросающее точно вызов реальной жизни, все нравилось в ней Павлу. Особенно полусознательный, часто шаржированный юмор ее речи. Когда Марго рассказывала что-нибудь, Павел не переставал улыбаться, хотя бы шел разговор о печальных предметах. Смешно было не то, что говорила она, а то, как произносились ее фразы. Смешили ее шутовские интонации, плутоватые улыбки и подмигиванья, выраженье лица, комические ужимки, гримасы, жесты, ее особый жаргон, свои выдуманные словечки, ее привычка своеобразно поджимать губы, бравировка развязностью, удальское "черт возьми" и "у, дрянь какая".

   Марго вышла из купальни с мокрыми волосами, в незастегнутой сзади кофточке, в криво надетой юбке. Мохнатая простыня, белое манто и зеленовато-белый шарф беспорядочно были смяты у нее в руках в один общий комок.

   -- Павлик! Где ты? Иди сюда. Помоги мне скорее.

   Павлик тюспешно спустился вниз. Марго свалила свой груз ему на руки.

   -- На вот это. Неси. Осторожней, не перепачкайся. Манто мокрое. Я уронила в воду. Да застегни мне блузочку. Не умею без горничной, не достать самой сзади. Что ж ты стоишь? Вот, не сообразит. Брось пока. Положи на пол. Ну, застегивай.

   Павел застегнул скоро и ловко.

   -- Павлик? Ах ты, тихоня. Мы о нем: тюлень да моржик... неповоротливый да неуклюжий. А он вон как ловко. Какие крошечные пуговки, и в один секунд. Был в хороших руках, сейчас видно. Обучен.

   -- Погоди, у тебя юбка набок. Повернись. Еще влево... вот так.

   -- Но у тебя навык, как у портного? Ба-альшущая, братец, у вас сноровка одевать женщин.

   -- Вот еще. Стал бы я одевать их. Это потому, что для тебя. И ты -- не женщина.

   -- Не женщина? А кто же я?

   -- Маргоша.

   -- Ха-ха... Ну, Павлик, мне есть смертельно хочется. Голодна, как сорок тысяч сестер. Ты покормишь меня? Жюстина и мама завалились спать, блеск глаз своих оберегают. У Арсения еще не встали. Я к тебе на чай, Паоло. Зовешь?

   -- С восторгом. Но... удобно ли?

   -- Без "но". Во-первых, мне закон не писан. Во-вторых... с твоей Оксаной я ведь знакома?

   -- Но, Марго?.. У меня и из мужчин наших никто не бывает, кроме дяди. Ни здесь, ни в городе. Арсений, если мимо проходит, то так на мой домишко глядит, будто там нет ничего, одна воздушная призрачность.

   -- А мне наплевать. У Арсения свои глаза, у меня свои. Идем. Я есть хочу. И я к тебе, Павлик.

   Оксана тревожилась.

   Третий раз выносила подогретый самовар на крылечко, а Павла Алексеевича не было с купанья.

   -- Шляется, прости господи. И чего на ту косу за полторы версты тащиться? Мало ему воды в купальне?

   Уже солнце подобрало ночную росу, уже выдвинулось из-за тополей на углу парка, а Павел Алексеевич все не возвращался. Оксана подумывала, не запереть ли дом, не бежать ли на косу? Может, дурно сделалось? Или зацепился за корягу? В Горле коряга на коряге, яма на яме... Но стыдно было бежать разыскивать. А вдруг он вернется другой дорогой? А вдруг -- так себе, шляется, пока не жарко, в поле или над речкою?

   Женский смех раздался за площадкой, где росли густо высокие, наполовину одичавшие белые сирени. Смеялся и Павел Алексеевич громко, раскатисто, шаловливо.

   Оксана застыла в недоумении.

   Женский голос донесся опять:

   -- Парк, голубчик мой, парк! Я молодею, когда вижу тебя. А Горля? "О, Горля, милая моя, любил ли кто тебя, как я?"

   Раньше, чем Оксана сообразила, кто это, Павел Алексеевич и Марго вышли из-за сиреневой площади.

   -- Оксана,-- позвала Марго.-- Здравствуйте, Оксана. Узнаете? Не ждали?

   -- Маргарита Алексеевна?..

   Оксана обрадовалась непритворно. Стремглав кинулась по дорожке навстречу.

   -- Маргарита Алексеевна... Барыня... Откуда вы взялися? Ах, господи. Это вы?

   Марго вырвала свою руку, которую хотела поцеловать Оксана. Потом поцеловалась с Оксаной.

   -- Здравствуйте, Оксана. И пожалуйста, не называйте меня барыней. Терпеть не могу. А откуда взялась? Сейчас с мамой приехала со станции. Павлик водил купать меня. А теперь я страшно есть хочу и пришла...

   -- Чаю, Оксана. Живо! -- повелительно сказал Павел, перебивая сестру.-- Тащи все, что есть. Да просуши вот это. Барыня в воду уронила.

   -- Слушаю.

   Через минуту Марго сидела за чайным столом на крылечке.

   -- Кушай, Маргоша. Пей чай, кофе. Может, шоколад сварить? Будь, как дома. Я сию минуту. Приведу лишь себя в цензурный вид. А то родная мать и та говорит: небритый, нечесаный, на хулигана похож.

   -- Иди, иди, Павлик. Не стесняйся.

   Маргарита Алексеевна с аппетитом закусывала, пила чай из стакана Павла в серебряной подставке. Оксана суетилась возле стола, вынося из дома новые и новые закуски. Она раскраснелась от волненья. Расставляла на столе, что надо и чего не нужно было доставать. Сливки, ром, масло, сыр швейцарский и простой, холодную телятину, еще разные закуски на хрустальных и фарфоровых тарелочках под стеклянными колпаками. А также горчицу, соль, водку, винные бутылки... Прислуживала усердно, немного робко, сконфуженно.

   -- Сливочек, Маргарита Алексеевна? Кипяченые... а вот -- сырые. Может, простокваши подать?

   -- Ммм...-- мычит с полным ртом Марго и, проглотив ветчину, добавляет: -- Не надо. Я не охотница до нее. А я вам кое-что в подарочек привезла, Оксана. Платье. Хорошенькое, сицильеновое. Самое модное. И комнатные туфли из Ялты.

   -- Спасибо, ба... Маргарита Алексеевна. Всегда вы меня вспомните. Какие добрые, как Павел Алексеевич.

   -- Ужасно добрые. Оба в равной степени. Ну, что, Оксана? Как дела?

   -- Да ничего,-- грустно опускает глаза Оксана.

   -- Павел Алексеевич опять потолстел. Нехорошо это.

   -- От квасу, верно, Маргарита Алексеевна. Пьют, пьют, нельзя удержать. Грушевый все... Ведрами берем из экономии.

   -- А по ночам спит?

   -- Мало спят. Как раньше.

   -- А-а?

   Марго делает над своей левой рукой колющий жест, отлично изображающий впрыскиванье из шприца. Оксана печально и утвердительно кивает головой.

   -- Нехорошо,-- повторяет Маргарита Алексеевна. Она задумчиво глядит на пушистые верхушки белых акаций, обступивших дом и крылечко.

   Оксана вздыхает.

   Задумчивость уже сбежала с лица Марго. Она коварно улыбается и ставит внезапный вопрос:

   -- А как у вас насчет маленького? А? Все нету?

   Мучительно, до слез багровеет Оксана. Еле в силах

   она отрицательно качнуть головой.

   -- И не ожидаете? -- прежним эпически спокойным тоном допытывается Марго, пережевывая пирожок с вкусной начинкой.-- Тоже нехорошо. Для вас, Оксана. Тогда бы все иначе было.

   -- Не дает бог, Маргарита Алексеевна.

   -- Гм... Ну, бог тут ни при чем, кажется.

   -- Дядя их все женить хотят,-- произносит Оксана, будто жалуясь.-- Как приедут с креслом, так сейчас женить да женить тебя надо. Других и речей не слышно.

   Марго мгновенно вспоминает рассказ матери со слов Жюстины,-- как Оксана говорит, маскируя тревогу: куда ему жениться, такому толстому? Марго хочет утешить Оксану, сказать приятное, доставить радость. Она, оставляя смысл, меняет форму Оксанинои надежды. И замечает с непринужденностью, делающей большую честь ее сценическим способностям:

   -- Куда уж... Где уж его женить, толстяка этакого! Оксана пунцовеет, расцветает, хочет что-то ответить, но приодевшийся Павел Алексеевич кричит из сеней:

   -- Оксана. Простокваши!

   -- Сейчас, барин.

   Когда она убегает в ледник, Павел говорит:

   -- Жулик ты, Маргарита. Тебе бы королевой быть. Обожали бы тебя подданные.