Старая дева Мария

- То-то и оно, что плакали страшным ревом. Да кровью никто заявлений не писал.- Виктор бросив рычаг прикоснулся к ее горячей ладони. - Да разве это - не настоящее чудо? Милая моя, единственная... Да что там Альенде, вы на себя в зеркало взгляните, ведь такое поразительное чудо посреди пустоты. Ведь чудо господне не в исцелениях и хождениях по водам, не в полетах в межоблачном пространстве, ни, господи меня помилуй, в глотании ножей и всяческой прочей азиатчине, чудо в том, что вы, атеистка с молодых корней и молочных соков, живете так, как будто есть еще что-то, кроме вампиров, Воландов да .....Черного Барона, да, мало того, что живете еще и любите, любите и знаете, что Господь Бог не три буквы на трафаретке или Всемогущее Ничто. Ведь готовы плакать не только над той Девой, но и над "Просто Марией"!

- Да, Виктор, если никого вокруг нету - меня оторвать от телевизора невозможно, до того жалко на их страдания смотреть.

Виктор стал совсем серьезным. Что-то в нем опять появилось человеческое, какая-то внутрення боль, и вместе с ее появлением грейдер опустился посреди выросшей Москвы, рядом с оранжевым храмом. Ей стало жаль ангела. Она легонько погладила его как малое дитя. Ангел заплакал, и Мария очнулась на скамейке.

* * *

Отец Захарий остановился у иконы пресвятой девы-матери и шепотом помолился. Постоял, немного прислушиваясь к себе. Потом повторил молитву снова. Молитва не получалась. Одна неотвязная мысль терзала его и мучила и он, вместо правильных искренних слов, повторял про себя одно и то же: "Отчего храмы ваши снаружи белы, а внутри черны?" Оно, как наваждение, поселилось в его мозгу, и не просто обидной многозначительной фразой, а еще и украшенной глубоким тревожным голосом той женщины. Зачем она, однажды круто изменившая всю его жизнь, появилась снова на его пути? В другом случае он мог бы положиться на Бога, а здесь никак не мог на Него сослаться. Что-то ему мешало. И другое, прежде, казалось, утихшее, а теперь с новой силой вставшее во весь рост обстоятельство тоже мучило его. От этого и с женой Лизой не ладилось в последнее время. Он зачем-то поделился с ней, и та, и так страдавшая от своей бездетности, теперь еще больше осунулась и все время встречала его виноватыми глазами. Он знал, что они оба думают об одном и оба, не находя ответа, мучаются и страдают: как можно ежедневно помогать другим людям, если сам обойден Богом в таком очевидном вопросе?

Закопченное почерневшее изображение святой Девы Марии едва проступало в неверном чахоточном свете лампадки. Отец Захарий пригляделся внимательнее, стараясь, быть может, впервые найти в ней обыкновенные человеческие черты. Это было не умно и противоестественно его сану, но он пытался обнаружить в абстрактном, символическом изображении следы живой, реально существовавшей две тысячи лет назад женщины, с нормальным человеческим телом, слабым и беззащитным, с нормальными человеческими нуждами, с работой, едой, одеждой, стиркой, то веселой, то грустной, а то и раздраженной, кричащей или, наоборот, успокоенной, шепчущейся, ласкающей. Нет, ничего не получалось. Да могла ли такая вообще понести? Уж если на кого она и похожа, с ужасом наблюдая за ходом своих мыслей, шептал теперь отец Захарий, так не на эту возникшую вновь в его жизни, полную материнского здоровья женщину, а на его жену Елизавету.

Кто-то подошел и остановился за его спиной. Отец Захарий замер, и вдруг странное, почти детское желание охватило его и он, ясно, четко проговаривая про себя слова, загадал желание.

- Сережа, - послышался знакомый тревожащий голос, - Не надо больше сомневаться, есть и Мария, и Елизавета, и Захарий, и есть еще плотник, а нет только одного твоего, Сережа, благословения.

- Так скоро... - не поворачиваясь, произнес отец Захарий, удивленный старым забытым обращением.

- Положение обязывает.

- А плотник - Иосиф?

- Иосиф.

- И все исполнится?

- Все будет естественно.

- Как же моя теория?

- Но ведь тебе только плотника и не хватало.

- Да, теперь достаточно, а как же храмы?

- Белы.

- И внутри?

- Всегда.

* * *

Надо было видеть счастливое лицо Иосифа Яковлевича, когда Маша сообщила ему о положительном решении его вопроса. Т.е. в начале он не понял, как-то скукожился, будто неправильно расслышал, и когда до него дошло, а ведь он почти наверняка был уверен в отказе, неподвижно застыл, боясь даже шелохнуться, чтобы, не дай Бог, не вспугнуть, а наоборот, задержать, остановить, растянуть сладостную счастливую минутку.

- Да, да, я буду вашей женой, - повторила Мария Ардалионовна, спеша рассеять последние сомнения.

Но как, почему, не может быть, не сходило с лица научного руководителя глупое счастливое наваждение. Господи, да он, кажется, заплакал, извиняясь, улыбался, вытираясь и сморкаясь видавшим виды холостяцким носовым платком, потом ожил, вскочил, принялся бегать вокруг Машы, отодвигая стулья, сбрасывая со столов какие-то бумаги, потом усаживался, снова вскакивал, смешно размахивал руками, уже не замолкая ни на одну минуту. В этот момент он впервые чисто по-человечески понравился ей. Он строил фантастические прожекты, клялся с каким-то мальчишечьим задором, обещал золотые горы, мечтал и даже иронически шутил. Да, он действительно молодел на глазах.

Потом они вместе обо всем договорились. Да, он согласен, в церкви так в церкви, это ничего, что он еврей, ведь он скрывал раньше, а был крещен, и конечно, все по закону, да и квартира, они будут жить отдельно. Он тут же позвонил домой, а жили они с матерью и сестрой, и все выложил, и те ему посоветовали, не теряя времени, отказать квартиросъемщикам, чтобы в следующем же месяце все было освобождено.

Так дело сдвинулось с мертвой точки. Они ходили в гости друг к другу и знакомились с домашними, и хотя мама приняла Иосифа Яковлевича без особого восторга, зато бабушке он пришелся по душе. Он с ней долго разговаривал, и она ему рассказывала и про бомбежку в Сольвычегодске, и про коллективизацию, и про рыбу с золотым колечком, и, конечно, про кролика.

А в Машиной комнате, надев очки, он долго разглядывал марки на трельяже, а она смотрела в его отражение, и потом они через зеркало посмотрели друг на друга и ничего друг другу не сказали.

После она побывала в гостях у Иосифа Яковлевича и познакомилась с мамой и сестрой жениха. И много обсуждали всякие мелкие подробности, начиная от жилья и кончая обручальными кольцами. Ну, конечно, решили без всяких особых церемоний и без особых гостей, все по минимальной программе, но обязательно с благословением отца Захария. Тот не только с радостью согласился, но даже отдельно переговорил с молодоженами и прочел в их спасение несколько молитв.

Эти суматошные дни летели необычайно быстро. Маша и сама давно соскучилась по суматохе, в которой и раньше, до известных событий, протекала ее жизнь. К тому же снова на работе разгорелась учебная суета, приближалась сессия, да и ей самой нужно было сдавать кандидатские экзамены. И как раз подоспели многочисленные дни рождения старых многочисленных подруг, и нужно было постоянно придумывать подарки, и ей даже некогда было вспомнить о чем-нибудь прошедшем и больном. К тому же Иосиф Яковлевич каждодневно опекал ее, в делах ненавязчиво, а вот по поводу здоровья очень беспокоился. Постоянно снабжал соками, фруктами и все время переспрашивал, сколько было чего съедено и выпито и сколько в чем могло быть витаминов.

А кроме того, у нее появилась еще одна подруга - Лиза. Вначале ее привел и представил отец Захарий, а после они уж сами встречались - Маша ежедневно заходила помолиться во храм и обязательно заглядывала к Лизе в гости. Хотя и была Лиза на пять лет моложе Марии и к тому же выглядела совсем девочкой, бледным, неразвитым подростком, но в смысле понимания жизни и женского назначения была куда как старше самой Марии. При всем при том им очень легко было друг с другом, и они могли вообще не говорить ни слова, и при этом, казалось, их соединяла невидимая, почти родственная нить.