Старая дева Мария

- Вы ему завидовали? - откровенно удивилась Мария Ардальоновна.

- Ну вот, вы ничего не поняли, неужели бы я смог в этом случае вам о нем сразу после похорон такое говорить? Да когда завидуют - молчат и терзаются, - как-то серьезно, после задумчивой паузы ответил Виктор. - С ним было всегда интересно, но я не понимаю почему, за что все это ему, даже смерть, и та какая-то красивая, трагическая, все шептались - как жаль, такой молодой. Да какой он молодой - зубы вставные, ведь он ничего до конца не умел довести, ведь ему ничего не стоило, никакого, понимаете, никакого труда, вот что несправедливо, неправильно. Вы знаете, я теперь вот что думаю, я думаю, что всякий талант - это есть проявление бесовской силы. Да, да, талант это есть бесовское искушение, мол, на, возьми и прыгни со храма, без парашюта, без зонтика, и тот, кто принял свой талант, тот и служит дьяволу.

- Да что это у вас такая риторика православная, Виктор, вы как вроде на верующего не похожи, у вас вроде бы совсем другие наклонности.

- Нет, я вовсе не то, но разбираюсь, ведь человек должен страдать, человек должен терпеть, преодолевать, мучиться наконец и только после, там, - Виктор как-то многозначительно поднял к потолку глаза , - там воздастся каждому по заслугам, а на земле идет битва с антихристом и быть счастливым здесь тяжкий грех.

Маша с огромным удивлением и непониманием слушала обрушенное на нее чужое чувство, и ей самой тоже захотелось его огорошить, например, каким-нибудь фактом из своего сна, но она только улыбнулась, вспомнив ангела-товарища, прислуживающего Змею.

Виктор весь обмяк как-то, но после спохватился:

- Значит, ключика у вас нет, значит, вы так и не встретились тогда. Следовательно, сначала катастрофа, а только потом уж...- Виктор уставился бессмысленным взглядом в пространство, а Маша воспользовавшись минутным замешательством хозяина, спросила, можно ли посмотреть спальню. И, не дождавшись ответа, тихо вышла в место их несостоявшегося зачатия.

Посреди комнаты, купленное какими-то неизвестными хозяевами, огромным белым квадратом парило мягкое двуспальное ложе. Его поверхность, крытая шелковистым покрывалом, была гладкой и чистой и, казалось, что ложем уже давно никто не пользовался, даже более того, оно казалось настолько стерильным и нетронутым, словно поставлено оно здесь впервые и только еще ждет своего часа. Рядом, справа, Маша заметила на полу спальный мешок и какое-то подобие подушки, приготовленной из сваленных старых одежек.

- Да, я сплю теперь рядом, -услыхала она над ухом приятный, чуть дрожащий голос Виктора. -Я после ваших с ним встреч всегда долго сплю рядом, знаете ли, не могу сразу, мне все кажется, что мы втроем, и запах вашего тела, о, я его очень хорошо изучил. Я знаю, тут он бывал только с вами. Я это по запаху установил, и больше не проверял.

Маша тогда испугалась, и чтобы как-то осадить хозяина, сделала равнодушное лицо и попыталась перевести разговор:

- А ключи, наверное, должны быть у Верзяевых.

Виктор усмехнулся, словно понял игру, и согласился:

- Наверняка там, завтра же справлюсь. Кстати, завтра девять дней, придете помянуть? Вот так удар, вот уж намек судьбы. Она совсем забыла о мертвом теле Верзяева. Господи, не придавая значению слов, шептала она, быстро спускаясь по ступенькам, как я могла не думать об этом. Ведь есть еще небо, есть земля, а в земле есть кладбище, плоское глиняное поле у Домодедовского шоссе, и в нем лежит мертвое тело Змея. Нет, не то, не зря же о нем совсем забыла, она видела его один раз, а второй раз уже во храме, и поверила сну. Господи, да почему же она должна верить невозможным, нереальным запискам-посланиям, а не настоящим снам?

* * *

Прошло несколько дней и она потихоньку выползла из тумана трагических событий. В один из вечеров ее призвал под свои знамена научный руководитель под предлогом того, что доклад прошел успешно и что пора заканчивать диссертацию, и осталось дописать главу о роли предвестника в Новом Завете. Это была новая идея Иосифа Яковлевича:

- Ведь появись сразу сам Иисус перед народом израилевым, ну и что, ну, положим, еще один пророк, коих и так было пруд пруди, а того хуже еще, лжепророк, мало ли их пришло со времен Моисея, так нет, Машенька, обратите внимание, сначала автор нам подсовывает как бы пророка, как бы героя - Иоанна Крестителя, и мы вместе с народом израилевым теперь, через две тысячи лет, с замиранием почти что готовы водой облиться во всякое время суток. Ведь он акридами питался, и тоже как бы непонятно от чего произошел, и вдруг на тебе, прямым текстом среди бела дня заявляет, что я, мол, так себе, хоть Иоанн, хоть и крещу, но вот, мол, тот, что за мной придет, тот уж будет всамделишный и крестить будет, соответственно, не водой одной, а еще и огнем и мечом, а я, мол, и пятки его недостоин целовать. Вот это, Машенька, приемчик, вот это вот гипербола, такое и не часто встретишь у романистов, нет, вы понимаете, как все вывернулось, вот, мол, я, конечно, гений и мастак во всяких делах, а вот брат мой старший, вот-вот, сейчас появится, он и покажет настоящий выход изо мрака. Ну, конечно, тут весь народ пустынный насторожился и вдаль со страхом и надеждой смотрит, и на тебе, на горизонте явление, не просто пророк какой завалящий, а гораздо более того, сын божий, бого-человек! А!? Красиво, такое нарочно не придумаешь, здесь, извиняюсь, великий талант необходим.

Маша с интересом разглядывала стареющего научного руководителя, восхищаясь даже не столько его идеей, сколько сопутствующим ей каким-то молодым задором.

- И заметьте, Маша, и судьба-то у Иоанна как эхо напоминает судьбу центральной фигуры, и страдания, и непонимание людское, и наконец, гибель мученическая. Вишь, нам как бы подсовывают: вот полный джентльменский набор, все этапы большого пути, но как выясняется, их-то еще пока недостаточно, мол, и обычный даже святой человек может их претерпеть, но мессии из него никак не получится, а вот нужно обязательно еще какое-нибудь обстоятельство, такая фантасмагорическая чертовщинка...

- Да какая же это чертовщинка? - удивилась неуместному появлению бесовского слова в святом диспуте Мария Ардальоновна.

Иосиф Яковлевич вдруг замялся, покраснел и все выдал, но почему-то шепотом:

- Непорочное зачатие, понимаете, Мария Ардалионовна, совершенно материально необоснованное непорочное зачатие во чреве невинной святой... Иосиф Яковлевич замер, смешно шамкая толстыми влажными губами и, сам пугаясь собственных слов, докончил, - девы Марии.

Маша, кажется, впервые в этот момент с чисто женским интересом посмотрела на стареющего философа. Мало того, что тема разговора сейчас затрагивала ее самым живейшим образом, так еще и манера, с которой все это преподавалось, с кряхтением и придыханием, просто-таки настораживала.

- Не знаю, - Маша попыталась свернуть разговор с тревожного места. Вот и с зачатием, кажется, и у Иоанна Крестителя не так все просто.

- Да... пожалуй, - Иосиф Яковлевич замер, потеряв внезапно нить разговора, оставшись снова наедине со своим сердечным чувством.

* * *

Через неделю добрый доктор поставил дигноз: пятая неделя беременности, и Маша, поджав губы, молча, вышла на свет. На свету кончалась осень. Мария Ардальоновна любила это время, в ообенности те минутки, когда сожмется от сладостной тоски ее трепетное сердце и кажется, что все кончается и умирает, но еще остается одна черточка, один закатный лучик новой надежды, надежды на новые возрожденные этапы. Последние листья облетают с уже почти голых деревьев, и надо бы петь, про то, как поздней осенью порою бывает день и бывает час... Но не пелось, а в воздухе веяло не весною, но каким-то иным обещающим предчувствием.

И оранжевый храм как опадший кленовый лист красовался рядом с местом гибели Змея, и вошла она во храм к отцу Захарию. Тот, как и товарищ Верзяева во сне, как будто тоже ждал ее, но, правда, не прямо у входа, а в глубине, у распятия.