Старая дева Мария

Кстати, доклад их совместный прошел совершенно успешно и вызвал несколько вопросов и небольшую дискуссию, из которой Иосифу Яковлевичу запомнилась лишь одна мерзкая рожа, ехидно вопрошавшая докладчика: отчего в программе конференции слово Бог из названия доклада написано с маленькой буквы, а в тезисах, отпечатанных к открытию, наоборот, с большой? Кажется, он от смущения не успел отшутиться, и кажется, аудитория это почувствовала, и он сконфузился, как-то извиняясь, развел руками и сошел с трибуны. А на самом деле это была никакая не опечатка, а именно результат его личных сомнений. Трудно сказать, отчего еще люди в конце второго тысячелетия, после известных событий, сомневаются в таком пустяковом вопросе, но конкретно у Иосифа Яковлевича дело было так. По сути, речь в его метафизических изысканиях шла, конечно, о Боге всемогущем религиозном, т.е. вполне с большой буквы, но поскольку все это было именно под необычным углом и с неожиданной естественно-научной стороны, и следовательно, вполне рационалистически, то и бог мог начинаться так же, как некоторая аксиома - с малой литеры. Кроме того, Иосиф Яковлевич и сам сомневался иногда в Его существовании, и следовательно , хоть теперь это было вполне в духе времени, он, как бывший преподаватель марксистско-ленинского учения, еще пока стеснялся. Вообще же, эти колебания с буквой были сродни его колебаниям в употреблении названия города на Неве. Здесь Иосиф Яковлевич тоже очень стеснялся. Например, в душе, конечно, продолжал называть этот город Ленинградом, в официальных документах, в частности, на конвертах, отосланных в оргкомитет конференции, он употреблял узаконенное вновь - Санкт-Петербург, а вот Марию Ардалионовну приглашал съездить в Питер. И прозвучал этот "Питер" в устах его до того ненатурально, до того не соответственно, что, вспоминая сейчас, Иосиф Яковлевич конфузился и злился на то, что уж очень хотелось ему понравиться, или, по крайней мере, приблизиться путем всяческого пошлого жаргона.

* * *

Прождав лишний час, Маша заподозрила неладное и, не одеваясь, выбежала на улицу с недобрым предчувствием. За углом, в метрах ста от дома, она обнаружила остатки происшествия в виде искореженного автомобиля со знакомым номером и с большим мокрым пятном под брюхом ископаемого, в темноте неразличимого цвета, но от этого казавшимся еще более жутким. Она все поняла сразу и действия ее стали резкими и определенными. Не возращаясь домой, заставила постового обзвонить по рации скорую и узнала адрес морга, а позже, в холодном помещении со сладковатым запахом, под лампой дневного света опознала лицо Змея-Искусителя, какое-то детское и удивленное, и передала органам телефон и адрес потерпевшего. Потом пришла домой и, не говоря ни слова ни матери, ни матери-матерей, улеглась у холодной, по осени еще не включенной в систему отопления батареи, и заболела.

Пришла в себя только через неделю от шарканья матери-матерей. Она еще не открывала глаза, но уже знала, что старуха стоит над ней и держит в руках конверт (та хрустела паркинсоновскими пальцами).

- Тебе письмо, Маша, - прошамкала мать-матерей и положила на грудь белый прямоугольник, в одном из углов которого святая божья матерь шлепала Христа по розовенькой попе.

- Прочти сама, - неожиданно попросила Маша.

Старуха, давно разуверившаяся в собственной необходимости, с радостью согласилась.

Третье послание старой деве Марии

Змей-Искуситель повержен волиею нашею, и путь из чрева твоего чист и непорочен, ибо иного пути для мессии не дано.

За восемь месяцев до рождества.

На каждой букве "с", а их Маша насчитала восемь штук, раздавался высокий шипящий свист, как будто прокалывали наполненный воздухом резиновый объем. Маша спросила равнодушным голосом число, и едва дождавшись ответа, принялась проверять тут же подтвержденную ужасную догадку. Впрочем, так ли уж подтвержденную? В конце концов, и раньше бывали задержки, а здесь еще такое происшествие и болезнь. Она вспомнила, как ее не выбрали в школьный комитет, и месячные запоздали на две недели. Да она вообще в смысле периодов и сроков была подвержена всяким внезапным колебаниям.

- Бабушка, - вдруг каким-то жалобным детским голосом Маша обратилась к матери-матерей, - у нас селедочки нет?

- Есть, есть, - как-то обрадовавшись, просвистела старуха, - вставай-ка, сейчас поедим, я тоже посолиться хочу.

Маша полежала еще некоторое время, бессмысленно теребя краешек одеяла и разглядывая бронзовую люстру. После потянулась белой рукой к телефону и позвонила, и когда на том конце ответил чуть холодноватый, незнакомый женский голос, продолжала молчать.

- Вы - Маша? - вдруг донеслось с того конца света, где раньше обитал Змей-Искуситель.

Да, я Маша, я старая дева Маша, я любила вашего мужа всю свою сознательную жизнь, и любила бы еще дальше, но его не стало, и теперь нам обеим суждено оплакивать свое одиночество. Впрочем, конечно, он был мерзавец, но вас называл святой женщиной, и всегда серьезно, и никогда не употреблял почем зря, но любил-то он меня, потому что мы хотели иметь ребенка. Впрочем, этого Маша, конечно, не сказала, а сказала, что сочувствует горю ближней сестры и, конечно, не вправе вмешиваться, но тоже очень страдает, впрочем, и этого она не сказала, но имела бы право. И они просто попрощались, кажется, даже как бы родственно, по-женски, так прощается сестра со снохой, но кто из них сестра, а кто жена - того совершенно определить было невозможно. И Маша еще была не вполне здорова, поэтому ее обычно сильный голос подрагивал, особенно в конце, а супруга Змея сказала, что они могли бы встретиться, и наверное, даже по-женски обняться и поплакать, но Маша неопределенно отказалась и хотела оставить номер телефона, но, оказалось, не нужно, потому что записная книжка была с почестями возвращена родственникам покойного. Потом они попрощались, и потом Маша встала и они с бабушкой ели селедку, а после она пошла в больницу.

Ничего подозрительного, сказал гинеколог, едва скрыв свое удивление по поводу ее девственности и посоветовал не волноваться и поесть каких-то витаминов. Нет, в принципе, оказывается, девственница может даже родить, утверждал доктор, т.е. как бы девственница, и даже такие случаи весьма распространены в наше отравленное техническим прогрессом время, и связаны они со всеобщим нашим недержанием и неумением терпеть. Вообще же, говорил добрый доктор, дети появляются от сырости, а сырость - такое тонкое дело, что понимаете ли, во все тонкие щели проникнуть норовит, так что в принципе-то это вполне осуществимо, но конкретно в вашем случае, раз вы говорите, что никаких контактов в последнее время не было, то и нет никаких причин для беспокойства, так что заходите к нам через недельку, тогда окончательный диагноз и поставим.

Да этого просто не может быть. Это абсолютно невозможно, и даже если что и совпало до такой степени, то это еще не значит... хотя для кого-то другого, может быть, и нет, но для ее светлой головушки, - ведь не зря же она готовила диссертацию, - для ее логического ума совершенно ясно, что все должно быть чистым совпадением. Да, именно совпадением, подтвердила себя, ступая на эскалатор. Тот довольно шуршал, заглатывая москвичей и гостей столицы в теплое мраморное чрево. Маша беспорядочно прыгала с одной крайней мысли на другую, не замечая, как за ней все время поспевает коренастый брюнет с грустными голубыми глазами. Ей вдруг пришла в голову неожиданная идея: она где-то слышала, что люди иногда падают под вагоны метро, случайно или, может, кто толкал этих люей, но результат всегда был надежный - уж очень много железа, и что проще всего без ущерба для окружающих покончить с жизнью именно таким неромантическим путем.

Она шла по самому краешку, гранитному, холодному, - высокая, пышущая материнским здоровьем, умная женщина, - и люди, вовремя замечая ее, давали ей узкий проход по этой земной жизни. Старый электропоезд только что отошел, а новый где-то в километрах двух гнал впереди себя шумную воздушную волну, и перрон потихоньку заполнялся пассажирами.