Золотая цепь

аж, бриз, муссон, Смит и Вессон! Дама рассмеялась. Улыбнулись все остальные, только Дюрок остался, - с несколько мрачным лицом, - безучастным к этой шутке и, видя, что я вспыхнул, перешел ко мне, сев между мною и Ганувером. - Что ж, - сказал он, кладя мне на плечо руку, - Санди служит своему призванию, как может. Мы еще поплывем, а? - Далеко поплывем, - сказал я, обрадованный, что у меня есть защитник. Все снова стали смеяться, затем между ними произошел разговор, в котором я ничего не понял, но чувствовал, что говорят обо мне, - легонько подсмеиваясь или серьезно - я не разобрал. Лишь некоторые слова, вроде "приятное исключение", "колоритная фигура", "стиль", запомнились мне в таком странном искажении смысла, что я отнес их к подробностям моего путешествия с Дюроком и Эстампом. Эстамп обратился ко мне, сказав: - А помнишь, как ты меня напоил? - Разве вы напились? - Ну как же, я упал и здорово стукнулся головой о скамейку. Признавайся, - "огненная вода", "клянусь Лукрецией!", вскричал он, - честное слово, он поклялся Лукрецией! К тому же, он "все знает" - честное слово! Этот предательский намек вывел меня из глупого оцепенения, в котором я находился; я подметил каверзную улыбку Попа, поняв, что это он рассказал о моей руке, и меня передернуло. Следует упомянуть, что к этому моменту я был чрезмерно возбужден резкой переменой обстановки и обстоятельств, неизвестностью, что за люди вокруг и что будет со мной дальше, а также наивной, но твердой уверенностью, что мне предстоит сделать нечто особое именно в стенах этого дома, иначе я не восседал бы в таком блестящем обществе. Если мне не говорят, что от меня требуется, - тем хуже для них: опаздывая, они, быть может, рискуют. Я был высокого мнения о своих силах. Уже я рассматривал себя, как часть некой истории, концы которой запрятаны. Поэтому, не переводя духа, сдавленным голосом, настолько выразительным, что каждый намек достигал цели, я встал и отрапортовал: - Если я что-нибудь "знаю", так это следующее. Приметьте. Я знаю, что никогда не буду насмехаться над человеком, если он у меня в гостях и я перед тем делил с ним один кусок и один глоток. А главное, - здесь я разорвал Попа глазами на мелкие куски, как бумажку, - я знаю, что никогда не выболтаю, если что-нибудь увижу случайно, пока не справлюсь, приятно ли это будет кое-кому. Сказав так, я сел. Молодая дама, пристально посмотрев на меня, пожала плечами. Все смотрели на меня. - Он мне нравится, - сказал Ганувер, - однако не надо ссориться, Санди. - Посмотри на меня, - сурово сказал Дюрок; я посмотрел, увидел совершенное неодобрение и был рад провалиться сквозь землю. - С тобой шутили и ничего более. Пойми это! Я отвернулся, взглянул на Эстампа, затем на Попа. Эстамп, нисколько не обиженный, с любопытством смотрел на меня, потом, щелкнув пальцами, сказал: "Ба! и - и заговорил с неизвестным в очках. Поп, выждав, когда утих смешной спор, подошел ко мне. - Экий вы горячий, Санди, - сказал он. - Ну, здесь нет ничего особенного, не волнуйтесь, только впредь