Золотая цепь

деваюсь, как тороплюсь обуться. Только теперь немного успокаиваясь, я заметил, что эти вещи - куртка, брюки, сапоги и белье - были, хотя скромного покроя, но прекрасного качества, и, одеваясь, я чувствовал себя, как рука в теплой мыльной пене. - Когда вы поужинаете, - сказал Поп, - пусть Том пришлет Паркера, а Паркер пусть отведет вас наверх. Вас хочет видеть Ганувер, хозяин. Вы моряк и, должно быть, храбрый человек, - прибавил он, подавая мне собранные мои деньги. - При случае в грязь лицом не ударю, - сказал я, упрятывая свое богатство. Поп посмотрел на меня, я - на него. Что-то мелькнуло в его глазах, - искра неизвестных соображений. "Это хорошо, да..." - сказал он и, странно взглянув, ушел. Зрители уже удалились; тогда подвели меня за рукав к столу, Том показал на поданный ужин. Кушанья были в тарелках, но вкусно ли, - я не понимал, хотя съел все. Есть не торопился. Том вышел, и, оставшись один, я пытался вместе с едой усвоить происходящее. Иногда волнение поднималось с такой силой, что ложка не попадала в рот. В какую же я попал историю, - и что мне предстоит дальше? Или был прав бродяга Боб Перкантри, который говорил, что "если случай поддел тебя на вилку, знай, что перелетишь на другую". Когда я размышлял об этом, во мне мелькнули чувство сопротивления и вопрос: "А что, если, поужинав, я надену шапку, чинно поблагодарю всех и гордо, таинственно отказываясь от следующих, видимо, готовых подхватить "вилок", выйду и вернусь на "Эспаньолу", где на всю жизнь случай этот так и останется "случаем", о котором можно вспоминать целую жизнь, делая какие угодно предположения относительно "могшего быть" и "неразъясненного сущего". Как я представил это, у меня словно выхватили из рук книгу, заставившую сердце стучать, на интереснейшем месте. Я почувствовал сильную тоску и, действительно, случись так, что мне велели бы отправляться домой, я, вероятно, лег бы на пол и стал колотить ногами в совершенном отчаянии. Однако ничего подобного пока мне не предстояло, напротив, случай, или как там ни называть это, продолжал вить свой вспыхивающий шнур, складывая его затейливой петлей под моими ногами. За стеной, - а, как я сказал, помещение было без двери, - ее заменял сводчатый широкий проход, - несколько человек, остановясь или сойдясь случайно, вели разговор, непонятный, но интересный, - вернее, он был понятен, но я не знал, о ком речь. Слова были такие: - Ну что, опять, говорят, свалился?! - Было дело, попили. Споят его, как пить дать, или сам сопьется. - Да уж спился. - Ему пить нельзя; а все пьют, такая компания. - А эта шельма Дигэ чего смотрит? - А ей-то что?! - Ну, как что! Говорят, они в большой дружбе или просто амуры, а может быть, он на ней женится. - Я слышал, как она говорит: "Сердце у вас здоровое; вы, говорит, очень здоровый человек, не то, что я". - Значит - пей, значит, можно пить, а всем известно, что доктор сказал: "Вам вино я воспрещаю безусловно. Что хотите, хоть кофе, но от вина вы можете помереть, имея сердце с пороком". - Сердце с пороком,