Смерть Вазир-Мухтара

абы, хоть и не видные, но тихие. Ну, говорили потом, что будто после дочка шахская к Самсону Яковличу ходила. Что было будто у них это дело, как говорится, тень-тень да каждый день. Пока шах не дознался. Но только я этому не верю. И будто Самсону Яковличу шах-то ничего не сделал, а дочку в яму посадил. Конечно, все может быть. А теперь Самсон Яковлич - Самсон-хан, шахская гвардия. Шах с ним каждый день разговаривает. (Там заведение такое.) Есть там наибы. Главный наиб - Боршов. Самсон Яковлич там другой раз женился, это уж после этой дочки шахской. У него уж у самого дочки большие. А здесь у него осталась любовь, одна казачка, видная женщина, здоровая, белая. Она его в лесах кормила, поила. У нее сын от него остался. А там бабы невидные, черненькие. А казачку есть наказ из Петербурга стеречь. Ей ни шагу нельзя податься. Самсон Яковлич через это поседел. Тоскует по казачке. Теперь до него рукой не достанешь. Главный генерал персидской службы гренадерского корпусу. Нашему командиру до него как до синего неба. А бывает, ночами запрется, водку пьет. К нему тогда не входят. Он плачет тогда. Тогда его сам шах боится. - Где, говорит, моя сторона? Где, говорит, моя сударыня, моя белолицая? В платке не много земли унесешь. Уже ночь побелела. Уже белая палатка казалась снаружи одушевленным, но давно умершим существом. Все спали. Кожевников повернулся на своей шинели и глухо шепнул Берстелю: - Вы не спите? - Не спится мне, Нил Петрович. - Как вам понравилось Опоньское царство? А Самсон-богатырь? - Мне оно понравилось, Нил Петрович. - У нас вкусы разные. - Ранее, когда конфирмацию объявляли, - сказал Берстель, - я подумал: помилуй бог, в солдаты без выслуги. Это что? Это яма, это конец. Но конец вот не настал. Я доволен. Кожевников вдруг сел. - Я вас понять не могу, Александр Карлович. Очень почтенно все, что вы говорите. Но неужели цель существования - маршировать, говорить об Опоньском царстве, спать на земле? - Вы молоды, Нил Петрович. Вы еще выслужитесь, даст бог. Мне же терять всего десять остальных лет. Вспомните, что друзья наши все в таком же и более тягостном положении. - Но ведь, Александр Карлович, вы только по дружбе с Пестелем платитесь. Вы только "прикосновенный". И человека ваших лет, вашего состояния ввергнуть вдруг в это поругание. Вы что же, справедливым это находите? - А что же делать прикажете, Нил Петрович? В молодости и я полагал, что достаточно ответить по-логически. Существует несправедливость. Ergo (1), она должна быть устранена. Но ответы ума не так сильны, как кажется. После Павла Ивановича в России не так много ума осталось. Надобно и это понять. - А парады, - покачивался Кожевников, обняв ногу, - а помои красноречия? Не всем друзьям тяжело, Александр Карлович. Вы говорили о друзьях. А кто с террасы на нас смотрел? В позлащенном мундире? - А кто? - спросил Берстель. - Чиновники. - Нет-с, не чиновники только. Там наш учитель стоял. Идол наш. Наш Самсон-богатырь. Я до сей поры один листочек из комедии его храню. Уцелел. А теперь я сей