Смерть Вазир-Мухтара

в это утро.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Фаддей с утра засел в Летнем саду. Он чувствовал себя очень приличным. На нем был новый сюртук, и он купил в лавке очки. Газета шла, журнал шел, он отдыхал сейчас в Летнем саду, все было в порядке. Он чувствовал себя толстым, потому что новый сюртук был в обтяжку. И независимо поглядывал на статуи, как на молодых людей из другого, легкого и нисколько не мешающего ведомства. - --------------------------------------(1) О корабль! Вновь несут тебя в море новые бури, О, что ты делаешь! Смело занимай гавани (лат.). - Эк, какой... Катилина, - отнесся он к одному мраморному юноше. Посмотрел на зеленые листья, просвечивающие на солнце, снисходительно, но не очень внимательно. Ему хотелось сказать не то статуям, не то даже листьям: - Эх-хе-хе. Так-то вот, молодые люди. И очень хотелось, чтобы встретился какой-нибудь молодой литератор, совсем юнец, птенец, и подумал бы: Булгарин отдыхает, и он его сначала не заметит, когда тот скинет картуз, а потом подзовет и поздоровается и скажет: - Э-хе-хе. Так-то вот, молодой человек. Гуляете? Потом разговор перекинулся бы на последний бал у князя Юсупова, или, может быть, на заседание Общества любителей российской словесности, или на моды, и он сказал бы что-нибудь такое: - Фамильяриться со старшими (или: со стариками, или: с портными) смерть не люблю и гнушаюсь всяким фанфаронством. С утра уже, когда он надел новый сюртук в обтяжку, это навертывалось: фамильяриться не люблю, и потом о фанфаронстве, что он гнушается всяким фанфаронством. Это как-то сказалось уже утром, в Третьем отделении, куда он отнес большую и хорошо сработанную статью: "О направлении повременной литературы и литераторов", и теперь хотелось повторить это в более светском кругу, на вольном воздухе. Потом бы он похлопал по колену молодого литератора и т. д. Пока же он любовался безмолвной дракой двух мальчишек, которые, вдали от глаза сторожа, дрались в углу аллейки вовсю, пыхтели, обняв друг друга, но молчаливо - так, чтобы сторож не заметил. Оба проникли в сад незаконно. Один уже пошатывался, и сопли были у него размазаны, а другой терпеливо мял ему нос. "Так его, так его, притирай ему персону, моську", - мысленно кивал Фаддей побеждающему. Он любил детские нравы. Было лето, и, следственно, мог случайно забрести отдыхающий на даче человек, приехавший за покупками в город, и подумать: Булгарин отдыхает. Он был счастлив, потому что гнушался фанфаронством. Мог в Летний сад зайти даже градской голова, с которым он знаком. Или произойти, наконец, высочайший анекдот: великий князь или царица пройдет по аллее, подумает: Булгарин отдыхает, а он ему или ей скажет: - Ваше величество - или ваше высочество, - фамильяриться со старшими не привык и гнушаюсь фанфаронством, которое не чтит ни лет, ни заслуг, ни звания. Тут на пороге показался человек с покупками. Он был малый и круглый, в белом жилете. "Аполлон Александрович", - подумал Фаддей об одном пожилом литераторе. Приближались ноги, они были кривые. "Михаил Николаевич,