Избранное

вошли в состав его прославленных войск. Но бронепоезду от рождения еще

и месяца не было; знали комбрига Теслера, а начдива в лицо еще не

видали.

Внезапно из-за спины всадника вынырнул ординарец, конь его перед

стенкой броневагона взвился на дыбы.

- Кто тут командир? Докладайте Щорсу! - И вскачь обратно.

Я мигом ссадил из пульманов свободных от боевой вахты людей,

построил их, скомандовал "смирно", отдал начдиву рапорт.

Начдив поздоровался, мы более или менее дружно ответили.

Наступила пауза, всегда в таких случаях загадочная.

Щорс поглаживает по холке своего коня и всматривается в нас,

окидывая каждого с ног до головы. Под изучающим его взглядом бойцы

даже шевелиться начали, как от щекотки.

А лицо у начдива все более недоумевающее. Все строже становится

лицо.

- Кого это я вижу, интересно? - заговорил Щорс и совсем не

по-военному, с комической ужимкой, развел руками: - Неужели советские

бойцы?.. Нет, это какие-то голодранцы на бронепоезде!

Я с обидой подумал: "За что он нас?" На станции Жмеринка мы

ошалели в боях. Огромный железнодорожный узел - и со всех направлений

теснит враг... По нескольку раз в сутки приходилось гонять бронепоезд

по станционному треугольнику, чтобы повернуть его головным пульманом

то на одесское направление, то на волочиское, то на

могилев-подольское... Отовсюду требовали гаубичного огня! Тут не

только поесть вовремя - мы в этих боях разучились спать ложиться...

Обтрепалось и обмундирование: ведь на бронепоезде что ни шаг -

железо, острые углы.

Щорс выслушал мои объяснения, усмехнулся, снял фуражку, нащупал

что-то внутри...

- Железо, говорите, виновато? А про это солдатское железо забыли,

товарищ командир?

Гляжу - в руках у него иголка с ниткой. Подержал он ее перед моим

носом и убрал опять в фуражку.

С этим и уехал.

Тут у нас, откуда ни возьмись, сразу нашлось время попортняжить,

мало того - даже простирнуть одежду, перепачканную на бронепоезде в

масле и смазке.

А вот другой случай... Это был секрет начдива, который раскрылся

для меня лишь в тридцатых годах, притом случайно.

Ленинград. Дом писателя. В гостях у нас военные. Выступает

артиллерист, ветеран гражданской.

Слушаю его и с трудом заставляю себя усидеть на месте: да мы из

одной с ним дивизии, из 44-й!

Во время перерыва я подошел к артиллеристу.

- С "Гандзи"? Да как же мне не знать "Гандзю"! Вот вы где у меня

сидели! - И он, рассмеявшись, похлопал себя сзади по шее. - И что это

Щорс с вами цацкался - до сих пор понять не могу. Из меня, батарейца,

няньку сделал, ей-право. Словом, велено было держать одну из пушек - а

их у меня было всего-то три - специально для страховки "Гандзи":

выручать вас, чертей, своим огнем, когда в бою зарветесь...

Разумеется, по секрету от вас.

Я был глубоко взволнован этим боевым товариществом, этой

чуткостью сурового начдива.

- Полковник, неужели вы серьезно?

- Да уж куда, браток, серьезнее - личный приказ Щорса!

...Ночь, пассажирский поезд. В купе все спят. Даже колеса вагона

постукивают дремотно. А мне не спится, сижу у окна.

Миновали Коростень, Житомир, теперь будет Казатин.

Казатин... И снова оживает в памяти девятнадцатый год.

Казатинский узел в лихорадке эвакуации. В сторонке от вокзала

скромный вагон - из тех коробок на колесах, в которых в царское время

возили пассажиров по "четвертому классу", то есть вповалку.

Вызванный с бронепоезда, испытывая приятный щекочущий холодок от

острых переживаний только что выигранного боя, я поднялся в вагончик,

узнав по тянущимся от станционного телеграфа проводам, что здесь штаб

нашей бригады.

Стало немножко грустно, что не увижу Теслера. Он был отозван

Москвой - кажется, в Латышскую дивизию.

Но вызвали меня сюда, в штаб, как оказалось, по распоряжению

Теслера.

Уезжая, комбриг заготовил наградной лист.

Бронепоезд "Гандзю" он представил к ордену Красного Знамени.

Вот выдержка из наградного листа:

"...Бронепоезд "Гандзя" не раз достигал колоссальных успехов,

благодаря храбрости его бойцов и командования и преданности делу

рабочих и крестьян. В августе 1919 г. значительная часть войск

жмеринского направления (около 10000 штыков) была разгромлена

Петлюрой. Бронепоезд "Гандзя" прикрывал это отступление, и благодаря

ему удалось избежать окончательного разгрома и было спасено около 16

составов (поездов по 40-45 вагонов). Под Винницей Петлюрой фланговым

ударом вся группа красных была разбита, несколько бронепоездов

захвачено в плен... Бронепоезд "Гандзя" был окружен, в результате

ожесточенных боев он прорвал неприятельское окружение, отбил у Петлюры

два наших бронепоезда и, увлекая за собою остальные части, разгромил,

в свою очередь, войска Петлюры..."

x x x

Перестук колес. Мерный, усыпляющий.

Где-то здесь станция Попельня. Поединок с Богушем, который мы

выиграли, но какой ценой! Все мы на "Гандзе" едва заживо не сгорели...

Интересно бы посмотреть, что теперь на обширной равнине. Тучные

пшеничные поля, с колосом тяжелым, как патрон дроби? Или темно-зеленые

плантации сахарной свеклы? Или, наконец, здесь, где гремело и рушилось

в бою железо, раскинулись колхозные сады? Воздвигнут завод?..

Интересно бы взглянуть, какова нынче Попельня.

Я приподнимаюсь на койке, но сквозь оконное стекло ничего не

видать. Оно мутно-белое, непрозрачное от падающего с потолка света.

Выключаю в купе ночник, однако стекло остается непрозрачным -

теперь уже от мрака ночи.

Уговариваю себя поспать. Хочется выглядеть свежим: ведь встречать

меня будут бывшие бойцы - и не просто как соратника, а как командира

бронепоезда. Значит, держи марку!

Заснул, оказывается. Да как крепко.

Меня трясут за плечо:

- Винница... Гражданин, вы просили разбудить. Вставайте, через

пять минут станция.

Ошалело вскакиваю. Наскоро привожу себя в порядок и с чемоданом

выхожу в тамбур. Серое туманное утро. Сентябрьский сквознячок

заставляет поеживаться. А может быть, мурашки пробежали от волнения, в

котором я сам не хочу себе признаться?

Так или иначе, приближалась удивительная, словно из сказки,

минута - встреча стариков, расставшихся юнцами.

Поезд замедляет ход. Передо мной - вокзальные часы. Пять утра.

На перроне, кроме железнодорожников, никого. Но вот двое в

кепках: плотный, самоуверенного вида, и рядом с ним - маленький,

щупленький.

В плотном узнаю Кришталя: он успел побывать у меня в Ленинграде.

- Вот Григорьев! - показывает он на меня. - По книжке - Медников.

А это Крысько! - показывает он на своего соседа.

Мы оба таращим глаза, но не узнаем друг друга - вот что делают

годы...

- Николай Федорович!

- Иван Васильевич!

Целуемся. Крысько прижимается ко мне, и оба мы замираем - птенцы

"Гандзи".

У вокзала поджидала нас легковая машина.

А через час, проведенный в дороге, меня торжественно на крыльце

своего дома приветствовала "дружина" Ивана Васильевича - Вера

Андреевна.

Следом за мной, поездом из Харькова, приехал полковник-инженер

Филиппенко. Он и Крысько перемигнулись, встали рядом и, сдерживая

смех, гаркнули:

- Товарищ командир, вы телефонистов спрашиваете? Вот они,

телефонисты!