Господин штабс-капитан (СИ)

Революционной пропаганде поддалась очень незначительная часть офицерства, преимущественно тылового. Эти держатели пульса армии всегда были во главе любой смуты. Кроме мелких частей, был только один случай, когда весь офицерский состав полка, с командиром во главе вынес сумбурное постановление, о поддержке революционных масс. И то основным мотивом его было нежелание участвовать в «братоубийственной войне».

В это аморфное, непонятное и темное революционное движение влился и бунт демобилизуемых запасных солдат. Политические и социальные вопросы их мало интересовали. Они скептически относились к агитационным листовкам и к речам делегаций, высылаемых на вокзалы «народными правительствами». Единственным лозунгом их был клич: — Домой!

Они восприняли свободу, как безначалие и безнаказанность. Они буйствовали и бесчинствовали по всему армейскому тылу. А в особенности, старались буйствовать возвратившиеся из японского плена и там распропагандированные матросы и солдаты. Они не слушались ни своего начальства, ни комитетского, требуя только возвращения домой, сейчас, вне всякой очереди и, не считаясь с состоянием подвижного состава и всех трудностей, возникших на огромном протяжении почти в 10 тысяч километров Сибирского пути.

Под давлением этой буйной массы и требований «железнодорожного комитета», начальник железной дороги, имевший в своем распоряжении законопослушные войска маньчжурских армий для наведения порядка в тылу, отменил нормальную эвакуацию по корпусам целыми частями и приказал начать перевозку в первую очередь всех запасных. При этом, вместо того, чтобы организовать продовольственные пункты вдоль Сибирской магистрали, и посылать запасных в сопровождении штатных вооруженных команд, их отпускали одних, выдавая в Харбине кормовые деньги на весь путь. Деньги естественно пропивались тут же на Харбинском вокзале на ближайших станциях, по дороге понемногу распродавался нехитрый солдатский скарб, а потом, когда ничего больше не оставалось, голодные толпы громили и грабили вокзалы, буфеты и пристанционные поселки. Революция!

Достойно удивления, как в таких условиях в армейских частях сохранялась дисциплина.

Самое бурное время, а это, наверное, ноябрь 1905 — январь 1906, я провел в поезде на Сибирской магистрали, пробираясь из Манчжурии в Петербург. В Харбине я сел на почтовый поезд. Провожать меня было некому. Семьей я не обзавелся по причине своей молодости. А мои родители были далеко. Никто не махал мне с перрона и не тосковал после моего отъезда. Ехал я бесконечно долго. Еще год назад я мчался по единой и не делимой империи а теперь еле тащился по целому ряду новоявленных «республик» — Иркутской, Красноярской, Читинской и других бывших губерний. Неделями я жил среди эшелонов запасных, катившихся, как саранча, через Урал домой. Скорее по необходимости, чем по собственному желанию я наблюдал близко выплеснутое из берегов солдатское море. Несогласованность в распоряжениях «республик» и ряд частных забастовок иногда вовсе приостанавливали движение: в Иркутске, где нам пришлось поневоле прождать несколько дней, скопилось до 30 воинских эшелонов и несколько пассажирских поездов. К этому времени по всей дороге чрезвычайно трудно было доставать продовольствие, и мы жили в дальнейшем только запасами, приобретенными в Иркутске. Слава Богу, капитан, с которым мы разместились в одном купе, оказался человеком умным и прозорливым. Он взял опекунство надо мной.

Пока наш почтовый поезд, набитый офицерами, солдатами и откомандированными железнодорожниками, пытался идти легально, по расписанию, мы делали не более 100-150 километров в сутки. Над нами издевались встречные эшелоны запасных. Поезд не выпускали со станций. Однажды мы проснулись на маленьком полуразрушенном полустанке, без буфета и воды — на том же, где накануне заснули… Оказалось, что запасные проезжавшего эшелона, у которых испортился паровоз, отцепили и захватили наш.

Всем стало очевидным, что с «легальностью» никуда не доедешь. По вагонам прошлись подполковник и капитан. Они убедили всех офицеров прибыть в шестой вагон. Мы, двадцать оказавшихся в поезде офицеров, собрались в указанном вагоне и провели в духе того времени «революционное» собрание. Выбрали старшего, командира одного из Сибирских полков, и объявили его комендантом поезда. Подполковник и капитан, те, что ходили по вагонам были назначены его заместителями. Собранием был назначен и караул на паровоз, дежурная часть из офицеров и солдат, вооруженных собранными у офицеров револьверами, и в каждом вагоне — старший. Один из прапорщиков, сейчас уже не помню его имени и фамилии предложил собрать деньги для выплаты суточных солдатам, дежурившим по поезду. Все поддержали эту идею. Получилось по 60 копеек суточных на человека. И, удивительно, охотников нашлось больше, чем нужно было. Только со стороны двух «революционных» вагонов, в которых ехали эвакуированные железнодорожники, эти мероприятия встретили протест, однако, не очень энергичный.

В тот же день группа «революционного комитета» нашего состава приступила к своим обязанностям. От первого же эшелона, шедшего не по расписанию, мы отцепили паровоз. Немногочисленные протесты его пассажиров натолкнулись на свирепое молчание нижних чинов и едва заметные стволы револьверов офицеров. И с тех пор поезд наш пошел полным ходом. Нельзя сказать, что все пошло, как по маслу. Сзади за нами гнались эшелоны, жаждавшие расправиться с нами. По телеграфу революционные разбойники сообщали вперед по нашему маршруту о необходимости остановить взбунтовавшийся эшелон. Впереди нас поджидали другие конкуренты, с целью преградить нам путь и лишить нас паровоза. Но, при виде наших организованных и вооруженных команд, напасть на нас никто не решался. Пышущие бессильной ненавистью наши враги действовали исподтишка. Нам вслед в окна летели камни и поленья. Начальники попутных станций, терроризованные угрожающими телеграммами от эшелонов, требовавших нашей остановки, не раз, при приближении нашего поезда, вместе со всем служебным персоналом, скрывались в леса. Наш поезд прозвали «черным тараном». Уже через неделю такой езды мало кто решался столкнуться с нами в открытом поединке. Бог хранил нас. Так мы ехали более месяца. Перевалили через Урал. Близилось Рождество, всем хотелось попасть домой к празднику.

Самым серьезным участком пути оказался участок перед Москвой. Под Самарой случилось непредвиденное. Нас остановила у семафора частная забастовка машинистов. Все пути были забиты, и движение невозможно.

- Когда можно будет следовать дальше? – строго спросил наш комендант у начальника станции.

- Не могу знать Ваше высокоблагородие! И когда восстановится, неизвестно – отвечал дрожащим голосом испуганный начальник.

К довершению беды сбежал из-под караула наш машинист. Нам опять пришлось собраться всем офицерам, чтобы обсудить сложившееся положение.

- Что делать? – первым взял слово полковник. – Ехать дальше мы не можем. Машинистов нет. Кто-нибудь имеет навыки управления паровозом?

Все молчали. Никто не знал, что делать дальше. Каково же было общее изумление, когда из «революционных» вагонов нашего поезда пришла к коменданту делегация, предложившая использовать имевшихся среди них машинистов.

- Но только, чтобы не быть в ответе перед товарищами, взять их нужно силой! – предложил один из явившихся машинистов.

Мы снарядили конвой и вытащили за шиворот сопротивлявшихся для виду двух машинистов, на которых указала делегация. Дежурному по Самарской станции комендант поезда передал по телефону категорическое приказание:

- Через полчаса поезд пройдет полным ходом, не задерживаясь через станцию. Чтоб путь был свободен!

- Есть! – ответил запуганный дежурный.

Поезд под управлением новых машинистов развел пары, взвизгнул и, медленно набирая ход, помчался дальше.

- Слава Богу! Проехали благополучно, - перекрестился полковник.

В дальнейшем поезд шел нормально, и я добрался до Петербурга в самый сочельник. Вот, что значит строгая дисциплина, грамотность командования, желание всего состава достичь цели. Этот наш «революционный» рейд в модернизованном стиле свидетельствует, как в дни революции небольшая горсть смелых людей могла пробиваться тысячи километров среди хаоса, безвластия и враждебной им стихии попутных «республик» и озверелых толп.