Господин штабс-капитан (СИ)

ГЛАВА 8.

Шесть с половиной месяцев до.

Пасха. Уже тепло. Молодая зелень так и буйствует. Нежные, еще чистые, нетронутые ни ветром, ни дождем, ни гарью войны листочки распускаются и тянутся к солнцу, не зная, что их ждет впереди. На фронте стоит затишье. Мы не наступаем, противник не контр наступает. Паритет. Хотя неприятель и обстреливает нас ежедневно, но только это и напоминает о войне. Мы отвечаем ему тем же, однако больших и серьезных боев нет. Полк наш стоит в маленьком населенном пункте со странным названием Годыновка. Это тыл, но не глубокий. Городок маленький, грязненький и тихий. В нем два православных храма, один немного больше другого. Купола у обоих не золотые, а покрытые зеленой краской. Их архитектура представляет собой нечто среднее между русскими и католическими церквями. Один из них стоит на берегу тихонькой речушки Мольниця, она узкая, спокойная и неторопливая. Берега ее заросли камышом, в зарослях которого просматриваются притаившиеся мальчишки с выставленными вперед удилищами. Через Мольницу перекинут единственный деревянный мост, по которому раз в час скрипит какая-нибудь телега, груженая деревенским скарбом.

День стоит яркий, солнечный и довольно теплый. Местное население с утра кучкуется возле обоих храмов. Значит местные преимущественно православные. Моя рота в полном составе красит яйца в котелках на открытом огне. Офицеры, расквартированные по зажиточным хатам, довольствуются приготовленными хозяевами атрибутами пасхи. Мы все собираемся идти к храму на службу. Вскоре солнце садиться и нас охватывает пасхальное настроение. Ближе к одиннадцати у храма собирается огромная толпа из местных жителей, солдат полка и офицеров. Бабы в платках и с корзинами, в которых просматриваются куличи и красные яйца. Храм украшен белыми цветами. Священники, то и дело проходящие туда-сюда одеты торжественно.

За полчаса до полуночи в алтарь через Царские врата священник и диакон на своих головах вносят полотно с изображением Христа в гробу - плащаницу. Служители полагают ее на престоле. Здесь плащаница находится до отдания Святой. Вскоре начинается и сама праздничная служба. Пение в эту ночь особенно радостное и какое-то легкое, в церкви много свечей и в их свете таинственно золотятся оклады икон. Служба сопровождается колокольным перезвоном.

- Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангелы поют на небесах, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити! – трижды поют священники. Заканчивают пение стехиры хор в середине храма и все молящиеся. Вслед за этим начинается трезвон.

И вот из церкви выходит Крестный Ход и мы дружной толпой обходим вокруг храма с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе…». Толпа останавливается у западных ворот храма, словно у дверей гроба. В этот момент трезвон стихает. Настоятель церкви берет кадило и окутывает ароматом ладана иконы и всех молящихся. Затем он берет в свободную руку крест с трисвешником и становится лицом на восток. Кадилом священник начертывает перед закрытыми воротами знамение Креста и начинает Светлую утреню. Вслед за этим двери храма открываются и взору молящихся является внутренние покои, украшенные свечами и цветами.

Постепенно небо окрашивается в серые тона. Светает. Народ внемлет каждому слову, каждому движению священника. И тут, когда совсем ненадолго воцарилась кроткая тишина, я услышал знакомый шум в воздухе и, подняв глаза, увидел в синеющем небе совсем низко над собором два вражеских самолета. Быстро оглядев всех близ меня стоявших, я с какой-то непонятной радостью убедился, что все достойно и спокойно продолжают молиться, нисколько не выражая тревоги. Торжественное пение хора неслось ввысь навстречу небесному врагу. Вдруг раздался сильный взрыв и треск упавшей бомбы. Было очевидно, что она попала в крышу одного из ближайших домов. Молебен продолжался. Я с гордостью взглянул на группу сестер милосердия: ни одна из них не дрогнула, никакой сумятицы не произошло, все женщины и молодые девушки стояли по-прежнему спокойно. Но к ужасу своему, я вдруг заметил, что не только голос главного священника дрожит, но губы его посинели, и он, бледный как полотно, не может продолжать службу. Крест дрожит в его руке, и он чуть не падает. Спасли положение второй священник, дьякон и певчие, заглушившие этот позор перед всеми стоявшими несколько дальше. Молебен благополучно окончился. В завершении Пасхального торжества раздалось радостное пение, и все присутствующие под колокольный звон стали подходить к Кресту Господнему. Послышались со всех сторон праздничные приветствия:

- Христос воскресе! - говорили одни.

- Воистину воскресе! – отвечали другие.

Тем временем вражеские самолеты сбросили еще несколько бомб, но они попали уже в болото за городом. Наша артиллерия быстро их обстреляла и выпроводила восвояси. Уже после я узнал, что бомба разрушила верхний этаж одного из больших домов, убила и искалечила несколько жильцов, но, что все необходимые меры помощи приняты и пожар потушен.

После торжеств я невольно стал свидетелем одной сцены. Наш командир полка, полковник Зайцев подошел к перетрусившему попу, служившему литургию. Священник стоял перед полковником, как провинившийся гимназист. Я не услышал все, что говорил ему Зайцев, но и то, что долетело до моего слуха, красноречиво говорило о том, как полковник распинал священника.

- … и во время прежних войн и во время нашей последней, - горячо говорил раскрасневшийся командир полка, - я видел и слышал о бесконечных героических подвигах духовенства, но вот такой срамоты, какой Вы, отец, меня угостили сегодня, ни разу мне не доводилось быть свидетелем! Стыдно! Стыдно и срамно!

Признаться, мне стало не приятно от увиденного. Я не стал дослушивать резкую отповедь и пошел в свою хату. За храмом я столкнулся с тремя сестрами милосердия. Они были одеты, словно исполняли свой служебный долг - в строгие платья до земли и белые фартуки с красными крестами. Правда, никаких головных уборов. Сестрички были в прекрасном настроении, они прыскали от смеха по любому поводу. Когда какая-нибудь из них что-то рассказывала, другие, не слушая ее, перебивая друг друга, пытались дополнить ее рассказ. Они заметили меня еще издалека, как только я вышел из-за угла церкви.

- Христос воскресе! – приветствовала меня одна из них, самая смелая, когда я поравнялся с ними.

- Воистину воскресе! – ответил я, широко улыбаясь.

- А поцелуй господин штабс-капитан?! – смеясь, сказала другая.

Мы поцеловались, после чего ко мне пододвинулась вторая, та, что потребовала поцелуй.

- Христос воскресе!

- Воистину воскресе! – и мы поцеловались троекратно и с ней.

Третья сестричка, стояла в сторонке и скромно улыбалась, стараясь не смотреть мне в глаза. Она была самой красивой из всех. Волнистые русые волосы были убраны в тугой и большой узел на затылке. Прядь непослушных волос, не подчинившихся желанию хозяйки, завитками упал на лоб. Огромные серые глаза, словно глубокие омуты, призывали утонуть в них. Правильный овал лица, даже не намекал на азиатские корни. Прямой маленький носик, небольшой подбородок и пухленькие губы. Строгое платье не смогло скрыть ее красивую, стройную фигуру. Ей было лет двадцать пять. Я подошел к ней и, взяв аккуратно за плечи, стал целовать, приговаривая при этом:

- Христос воскресе…

- Воистину воскресе, - скромно ответила девушка, практически не отвечая на мои поцелуи.

После христосования со всеми я остановился в нерешительности. И, слава Богу, бойкая сестричка, та, что была первой, взяла всю инициативу на себя. Мы познакомились. Первую звали Светлана, вторую Катерина и третью, самую красивую, ту, что приглянулась мне, звали Маша. Я тоже представился.

- Вы куда сейчас? – спросила Светлана.

- Домой, спать…

- Ой! Кто ж спит в такой праздник?! Поедемте с нами!

- А куда?

- Сейчас все едут в Тернавку. Там будет большой праздник!

В Тернавке в то время стоял штаб дивизии генерала Николина.