Звездное вещество

О, я прекрасно понимал, что чувствую и думаю несправедливо, нехорошо, нечестно... Ведь это она, мой прекрасный "домовой", тор­мошила меня, заставляя поверить в свое предназначение, требовала свято любить дело, которое я теперь ненавидел. Не будь у меня этого дела, быть может, не было бы у нас с Женей того, что было... Все это я понимал. И ничего не мог с собой поделать.

Приближалась пора цветения черемухи. По ночам у самого, каза­лось, моего изголовья пели соловьи. Жили они здесь, неприметные и тихие днем, или налетали ¹ночью в березняк над речкой?.. Иначе, как разбойником и не назовешь эту беспощадную птаху, которая бьет тос­кующую душу звонкими и томительными своими трелями в кромеш­ной мгле, нависающей сразу же над цепочкой фонарей вдоль прибреж­ной дороги. Я вставал, поднятый ими в самый глубокий час ночи, выходил на балкон и слушал, и пытался понять и осмыслить свою судьбу, и тоску, и эту странную ночь и свою ненависть к работе. Как жить в мире, где уже невозможны ни любовь, ни творчество, потому что не стало той, кому все это посвящалось?.. В такую ночь и решился я наконец выполнить ее последнюю волю, хотя Надежда слышать об этом не хотела, считала это бредом и дикостью и "пробивала" захоро­нение праха на Ваганьковском, в колумбарии.

...Серое облачко, подхваченное ветром, полетело над поляной и медленно, как легкий шелк, легло на цветы и траву. Как легкий шелк, который она так любила, и который так ласково обтекал ее загорелые плечи, руки и стан. Я поразился тогда своему спокойствию и двинулся по тропинке обратно с поляны. Но не пройдя и сотни шагов, рухнул, как подкошенный, рыдая и кусая руки от пришедшего наконец осоз­нания того, что сделал минуту назад... Вот тут и пришла та свирепая сердечная боль, которая утвердила меня в мысли, что митральный сте­ноз – есть и моя злая участь. Бедные мои дети, они ведь такие еще бес­помощные!..

В то время Машенька уже ездила два раза в неделю в Москву на Садово-Триумфальную к своей репетиторше Наталье Савельевне, муж которой на самом деле оказался профессором консерватории, только по классу скрипки. Иногда он тоже занимался с Машей, подменяя же­ну. Самостоятельная моя акселераточка со светлыми косами не позво­ляла мне себя сопровождать в этих поездках в Москву. Гордо ездила одна. Я же подгадывал встречать в сумерках весенних вечеров ер элек­тричку, чтобы хоть тяжеленную сумку с нотами донести до дому.

– Как ты тяжело дышишь, папка, – испуганно говорила Маша. -Совсем ты замучался с нами.

– Как сегодня твой урок? – спрашивал я, невольно прислушиваясь к боли слева в груди и немея от мысли о своем страшном недуге. – Кто с тобой занимался сегодня?

– Опять Гришаня. Все стонал: "Какие пальчики! Таким бы паль­чикам смычек да гриф".

– А что, может быть, и правда следует тебе переучиться на скрип­ку? Тогда отложим поступление в Гнесинское до окончания десятилет­ки.

И сам тут же ужасался легкомысленности своего предложения. Нет, нет! Нужно поступать на фортепиано и немедленно. Если я умру, будет у девчонки хоть какое-то ремесло в жизни... А Маша улыбалась, не подозревая о моих мыслях.

– Что ты, пап, я же без фортепиано загнусь! Ты не волнуйся. На­талья Савельевна тоже нахваливает мои руки, особенно растяжку. А вот игру, как ни бьюсь, ни тот ни другой не хвалят. Одни придирки. В чем дело? Даже обидно. Стараешься, стараешься...

– Хвалить вредно, Машенька, в этом все и дело. Ты стараться пе­рестанешь. Они этого и опасаются.

– Ну, пусть бы хоть капельку похвалили, а то я уже трусить начи­наю. Вдруг у меня и талантов только что хорошая растяжка!

Женечка моя, Женечка! Какая бы это ни была для тебя радость! Дочь наша третьей пройдет по конкурсу... Но радость эта придет только в конце июля.

А тогда в конце мая, призрак митрального стеноза все крепче сжимал мне горло. Одышка останавливала меня порой даже на ровном месте. По ночам изводила тахикардия, сердце часами колотилось о ребра, не давая уснуть. Я ловил собственный пульс и старательно при­слушивался к нему, с ужасом угадывая на вершине систолы типичное для митрального стеноза раздвоение. Не эти ли симптомы уловила ко­гда-то спортивный врач Г.В. Сытина?.. Когда же и сухой кашель, сви­детель легочного застоя, стал донимать меня, я позвонил Сергею Юрь­евичу и попросил меня осмотреть.

Сначала он мне назначил обследование... Он посмотрел ЭКГ, долго прикладывался рыльцем стетоскопа к моей груди и ребрам. По­том решительно сложил и сунул в карман халата свой инструмент.

– Чепуха, – сказал он. – Никакого порока сердца нет и в помине. Есть небольшой невроз, что в вашей ситуации вполне объяснимо. Жи­вите смело, Александр Николаевич, поменьше прислушивайтесь к своему сердцу, и все пройдет. Таблеточки все же поглотайте. Вот вам ре­цепт.

Жить смело... Женя учила меня ежедневной отваге жить. Без нее я лишился этого... А дальше у нас с Сергеем Юрьевичем вот какой разговор вышел.

– Скажите, Александр Николаевич, вы испытывали что-то вроде ненависти ко мне или к хирургу после смерти жены?

– Нет, – ответил я вполне искренно. – Не испытывал и не испыты­ваю.

Хотел добавить, что вот работу свою возненавидел, это точно. К счастью, сдержался.

– Видите ли, – сказал Сергей Юрьевич, – то, что происходит с ва­ми, в психиатрии называется "синдром острого горя". Его признаки: непроходящая боль души, боязнь сойти с ума, ненависть к виновникам смерти любимого человека, неважно – действительные они или мни­мые, и наконец вот это, как у вас. Горюющий начинает ощущать у себя болезнь, ставшую причиной смерти... Я оторопел:

– По-вашему, я психопат какой-то, если так сильно горюю?

– Вовсе я этого не хотел сказать. Человек обязательно должен принять всю боль утраты. Как говориться, испить до дна. Говорить вам сейчас в утешение: "Все пройдет!" Было бы жестокостью, и при­творством. Ничего не пройдет, Александр Николаевич, все останется с вами, пока вы живы. Пусть только вам станет сил вынести эту ношу до конца... А от митрального стеноза умереть не бойтесь – нет его у вас, нет!

...В день рождения Жени мы впервые пришли на Овальную поля­ну втроем. Молча постояли, держась за руки. Была трава, цветы, шме­ли и зной, коротко прерываемый набегающим на солнце облаком. И поверилось нам в ее молчаливое присутствие с нами здесь...

В январе же, в первую годовщину, морозно и солнечно было. Мы пришли на лыжах к концу дня. Уже солнышко, заждавшись нас, нача­ло уходить в сквозное кружево березовых крон, и голубые тени лежали на чистом-чистом снегу. И мы не посмели пройти вглубь поляны, что­бы не тревожить ее сна в цветах и траве под снегом. Если бы не дети, молча стоявшие рядом со мной, я бы лишился рассудка. Но на обрат­ной лыжне я обнаружил, что эта боль что-то просветила во мне, и по­нял, что не следует страшиться боли воспоминаний. То была еще одна частица по крохам собираемого мужества.

Ну, а теперь, Величко, коли уж ты такой честный и смелый соз­найся, что тогда, в январе-феврале 80-го, ты еще и завидовал жесто­чайшим образом. Стаднюку, Селезневу и Герке Латникову. Они без твоего участия создавали УТС-реактор на новом принципе, порожден­ном моделированием процессов на ЭВМ...

Да, но пришли они в конце концов обратно к циркотрону, только исковерканному до неузнаваемости!

Вот видишь, ревность и сейчас еще сидит в тебе и не дает спокой­но дышать. Ты же понимал С самого начала, что они идут по уже пройденным тобою дорожкам, как игла на заигранной пластинке, но ты молчал. Зависть, ревность и смертельная обида – та-а-акой букетик ты в себе носил в ту зиму! Женя бы тебя не похвалила!

Нет, нет! Все не так просто. Какая к черту зависть? Я тогда будто бы на собственных похоронах оказался. То, что было моей силой -интуиция и способность к "вживанию" в явление, заменили интенсив­нейшим моделированием на ЭВМ. Казалось, проблема моментально будет решена этим могучим напором исследовательской мысли, воо­руженной до зубов. Явление, недоступное анализу, описывалось, рас­крывалось, и воспроизводилось в цифровых моделях. Две БЭСМ-6, сменяя друг друга, круглосуточно работали на отдел Стаднюка. Океа­ны, водопады, настоящая Ниагара цифровой информации захлестыва­ли теоретическую лабораторию, где все дела вел реально Гера Латни­ков. Двухсменная работа с прихватыванием также и выходных стала нормой у теоретиков. А рядом лаборатория Селезнева, "физико-техническая", хоть и с меньшим напором, вела экспериментальную проверку истинности цифровых моделей. Да, Георгию Ивановичу не откажешь в умении работать с размахом!..