Судьба. Книга 3

Неся большие потери, белые отступили, разрушая за собой железную дорогу и мосты. Они торопились к своему следующему оборонительному рубежу — в Каахка.

Тедженский разгром поверг белых в панику. Готовя достойный отпор наступающей Красной Армии, командующий Савицкий беспрерывно носился на своём спец-поезде из Ашхабада в Каахка и обратно. Он обратился к населению с воззванием вступать в ряды борцов против большевизма, но, не встретив, как и в первый раз, сочувствия, объявил мобилизацию всех туркмен от двадцати до тридцатилетнего возраста, подготавливая одновременно мобилизацию мужчин до сорока пяти лет. Снова министр иностранных дел закаспийского правительства, на этот раз уже по прямому проводу, запросил помощи у Мешхеда, жалуясь, что резервов нет, что мобилизованные туркмены почти не оказывают сопротивления красным, что без экстренной помощи поражение неминуемо.

Представитель российских белогвардейцев в Иране немедленно телеграфировал русскому послу в Париже Сазонову: «Асхабадские войска под давлением большевиков отступили к Каахка, последней укреплённой позиции. Английский и французский посланники, по моей просьбе, телеграфировали своим правительствам об оказании помощи. Беляев.»

Благополучно завершив афганскую кампанию, длившуюся всего один месяц, англичане готовы были вновь оказать помощь закаспийскому правительству с тем, чтобы отделить Туркестан от России, сделав его английской колонией. Однако в Туркестане уже находился Деникин, а он, являясь злейшим врагом большевизма, воевал всё же за «единую, неделимую Россию», что англичан совсем не устраивало — Деникин вряд ли согласился бы на потерю Россией Туркестанского края. Поэтому они, высадив тысячу солдат в Красноводске, прислали из Баку и Мешхеда своих представителей для выяснения точного положения на фронте. Эти представители побывали в Каахка, признали оборону достаточной для того, чтобы не перебрасывать сюда солдат из Красноводска, и укатили обратно.

К чести Деникина, он постарался, чтобы оборона была достаточной. На каждые сто метров фронта приходилось одно орудие, два пулемёта, двадцать сабель и почти сто штыков. Учитывая вдобавок одиннадцать орудии и тридцать пулемётов бронепоездов да выгодность каахкинских позиций в смысле обзора и обстрела, частям Красной Армии предстояло решить очень и очень нелёгкую задачу.

Возможно, белым удалось бы на какое-то время удержаться в Каахка и даже перейти в наступление, гак как Реввоенсовет из-за осложнившейся обстановки на Актюбинском направлении издал приказ перейти к обороне. Цель этого приказа заключалась в настоятельной необходимости во что бы то ни стало удержать Мервский оазис. Однако, узнав с помощью местного населения, что белые считают невозможным наступление с юга и укрепляют только северные подступы к Каахка, Реввоенсовет изменил приказ на прямо противоположный — перейти в немедленное решительное наступление.

Проделав за двое суток, вернее за две ночи, трудный переход по ущельям и горным дорогам, на рассвете 3 июня красноармейские части развернулись в боевой порядок. Наступление началось неожиданным для белых шквальным огнём артиллерии но железнодорожной станции, забитой эшелонами и бронепоездами.

Результат сказался сразу же — эшелоны белых двинулись к Ашхабаду. Они могли бы уйти, но на пути их оказалось малюсенькое препятствие — мостик длиной всего четыре метра, разрушенный красными подрывниками. Белые спешно бросились чинить его, но много ли сделаешь под непрерывным пулемётным и артиллерийским огнём? Головной поезд двинулся по недостроенному мосту, провалился н намертво закупорил путь.

А красные тем временем, не ослабевая натиска, продолжали развивать наступление. Не помогла Деникину тщательно продуманная оборона, не помогли отборные части. Потеряв около трёх четвертей личного состава и почти всю боевую технику, белые стремительно покатились на запад.

Победа под Каахка дала красным значительные преимущества. Одно из них заключалось в том, что появилась возможность усилить Оренбургский фронт, положение на котором было больше, чем тревожное. Требовала вмешательства и Фергана, где басмачи Мадамин-бека, объединившись с созданной местными баями «армией», представляли серьёзную опасность для Советской власти.

В числе других частей на Оренбургский фронт были посланы два эскадрона туркменской конницы. Среди джигитов одного эскадрона находились и трос наших друзей — Берды, Дурды и Меле. Проезжая мимо Мары, Берды прошептал: «Прощай земля, по которой ступала нога красавицы!» Кого он конкретно имел при этом в виду — Узук или Огульнязик, Берды не сказал бы и сам.

Раз мулла, два мулла — пора и честь знать

Настали чёрные дни и для Бекмурад-бая. Они жил в своём ауле, но таился от людей, как дикий зверь, страшась кары за участие в борьбе против Советской власти. Насторожённым взглядом он ощупывал каждого постороннего, приближающегося к их порядку: кто идёт, что несёт, чего ему надо? Конечно, арчин был свой, родной брат Аманмурад, он сообщит, если большевики предпримут какие-то меры против тех, кто помогал белым. Но это было слабым утешением, и Бекмурад-бай укладывался спать для верности на крыше мазанки и неизменно ложил в изголовье взведённый кольт. Будь что будет, но врасплох его не застанут.

Однажды, не успел он ещё уснуть, к его кибиткам свернул вооружённый джигит. Бекмурад-бай распластался на крыше мазанки, как пустой бурдюк, вытянув перед собой руку с пистолетом. Амансолтан, спавшая во дворе, торопливо поднялась навстречу приезжему.

— Бекмурад-бая дом? — вежливо поздоровавшись, спросил джигит.

— Ёк, — ответила Амансолтан, суетливо оправляя на себе платье.

— Хозяин где?

— Нет его.

— Куда ушёл?

— Сами не знаем.

Джигит повернул коня. Следя за ним, Бекмурад-бай увидел, что он поехал к речушке Агачлы, где его ждали десять-двенадцать вооружённых всадников. Все они направились по дороге к городу.

— Хе! — удовлетворённо выдохнул Бекмурад-бай. — Хотели взять как спящего зайца, да ничего не получилось! А ведь расстреляют, проклятые, если попадусь им в руки, обязательно расстреляют. Я со своими джигитами немало ихних уложил…

Жена с трудом подтащила лестницу к мазанке. Бекмурад-бай, поскрипывая перекладинами, спустился на землю. Амансолтан взволнованно спросила:

— Видел всадника-то?

— Видел! — буркнул Бекмурад-бай.

— Это не Аллак?

— Признала?

— По-моему, он самый и есть. Разве не погиб он под Тедженом?

— Значит, узнала? — повторил Бекмурад-бай.

— Узнала! — подтвердила Амансолтан. — Это он!

— Ну, если он, значит, не погиб. Я его тоже узнал.

— Вот недоумок! — воскликнула Амансолтан.—

Чего же он тогда спрашивает, дом ли это Бекмурад-бая? Забыл, что ли?

— Они ничего не забывают! — зло проворчал Бекмурад-бай. — Ты не обращай внимания, что спрашивают, смотри, что им нужно.

— Ой, не ложился бы ты больше здесь! — сокрушённо вздохнула Амапсолтан. — Лучше в джугару иди спать.

— Придётся.

Бекмурад-бай скатал свою постель, сунул её под мышку и зашагал к посевам джугары.

— Осторожнее, смотри, — сказала ему вслед Амансолтан. — Змеи там могут быть. Или скорпионы.

— Пусть лучше скорпионы жалят, чем большевики! — донёсся из темноты голос Бекмурад-бая.

Как говорится, каждый думает о своём, а плешивая девка — о муже. Так и получилось с Бекмурад-баем. Аллак приезжал к нему вовсе не затем, чтобы арестовать.

Не время ещё. было думать о сведении счетов с махровыми врагами Советской власти. Хватало других забот. Фронт передвинулся уже за Кизыл-Арват, по хлебом его по-прежнему снабжали Теджен и Мары. Несмотря на то, что год был урожайным, как и предыдущий, доставать зерно стоило немалых трудов. Бедняки делились своими запасами более или менее охотно, но они сами имели слишком немного, а баи и зажиточные дайхане своё зерно припрятали. Чтобы не прибегать к силе, большевики решили попробовать уговорить их на добровольную сдачу части зерна. Затем и приехал к Бекмурад-баю Аллак.