Третья истина

– Здравия желаю, господин штабс-капитан! – вытянулся во фрунт Дмитрий. – Простите, тоже на нашу нахалку засмотрелся, прошу любить и жаловать, сестрица, и сразу во всей красе, хотя способна и на большее. Драная юбка – это не предел.

Бледный, раздраженный Виктор, которого, видимо, растрясло дорогой, проворчал:

– Черт знает, приедешь и тут же начинается грызня. У тебя, Митька, язык, как был помелом, так и остался. Не надоело еще? А ты, катилась бы в Ростов, к своей богомолке, если вести себя не умеешь,… Дядя Петя, чего на них глядеть – вечно цапаются, как кошка с собакой, пошли в дом…

– Ах, это племянница! Нет, отчего? Она довольно миленькая, юнкера… Переодеть, укротить немного…– длиннопалая изящная рука протянулась с явным намерением потрепать Лулу по щеке. Она резко отдернула голову со словами:

– Не знаю, умеет ли «дядя Петя» сам соблюдать этикет и вообще, каким окажется, – она еще раз смерила приехавшего неприязненным взглядом, моментально подхватив имя, и заключила, повернувшись к братьям: – но вы похлеще всех ростовских родственников вместе взятых!

Цели она достигла. Петр Васильевич, по-видимому, немало шокированный поведением своей, впервые увиденной, племянницы, удалился, ничего не ответив ей. Зато все его продвижение к дому сопровождалось нетихими словами:

– Мужчины называются!… Будущим офицерам, чтоб так девчонку распустить… не уметь раз и навсегда на место поставить!

Лулу отметила про себя, что и он не смог поставить, но победного чувства не ощутила, на душе было неприятно. Ведь она не знает этого человека. И, честно говоря, он ей ничего плохого не сделал. Это она налетела и не поздоровалась. Никто бы не одобрил: « Здороваться надо!» – разве не так? Может, офицер устал с дороги, раздражен, а она, буквально отпихнув его, полезла в коляску, обыскала ее самым непонятным для него образом. А это ее дядя, она поняла. Вот так. Сама виновата, что родные ее не любят. Зачем она набросилась на этого «Петю», почему его имя вызвало такую неприязнь? Такое отторжение? Что-то, вертелось в голове, но никак не удавалось поймать мысль за хвост. Разнервничавшись, Лулу кляла себя на чем свет стоит. Она ведь даже с Виконтом умудряется быть резкой или … тупой. Взять хотя бы их встречу в нынешнее лето. Он так весело улыбнулся, когда, выйдя к завтраку, увидел, что она приехала. Подошел, разговаривая с теткой, постоял за ее креслом, положив руки на спинку, явно, ожидал, что она обрадуется, поздоровается. А она, как бесчувственный истукан, даже не обернулась… от смущения, конечно, – она так редко видела его в последний год! Растерялась до онемения, когда появился он, реальный, а не тот, который всегда присутствует в ее воображении. Ну и получила в ответ! Когда она окликнула: «Виконт!» на лестничной площадке, где уже специально его поджидала, ответом ей было непроницаемое выражение лица и бесстрастное: «А вы, мадемуазель, собственно, кто? По-моему мы с вами незнакомы». Дождался, пока ее лицо окончательно позеленело, и заулыбался: «Ну, здравствуй, здравствуй, Александрин! Такая большая выросла и такая серьезная! Или что-то беспокоит?».

Спасибо, хоть долго не мучил!

Она шла по дороге прочь от дома. Пусть уляжется первое неприятное впечатление о ней, а потом она постарается наладить отношения со «штабс-капитаном Курнаковым». Конечно, никаких извинений гордость ей не позволит, так же, как в гимназии или на Береговой. Но попробует просто обратиться к дяде поприветливей, улыбнется, может быть, что-нибудь спросит…

Она бездумно скользила глазами по сторонам дороги: тут и там валяются какие-то бревна, ящики, вон вдалеке сломанная повозка – военное время красоты пейзажу, явно, не прибавило.

– Что, ты так и промчишься мимо, не сказав «Здравствуй?»

Сумка на плече, выгоревшие волосы, сощуренные от солнца глаза… Виконт! Лулу вздрогнула от неожиданности:

– Здравствуйте, ой, здравствуйте! А я в таком виде!

– Да, сразу видно – ты человек чуткий. Я страдал от мысли о контрасте со щеголями из Раздольного. Пыль. Не помню, какого цвета костюм был на мне в начале пути. Александрин! Что у тебя такой растерянный вид? Ты не мне навстречу шла?

– Вам навстречу. Пожалуйста, давайте не пойдем сразу домой. Или вы торопитесь? Ведь нет, правда? – Лулу страшно не хотелось возвращаться, но и расстаться с ним она была не в силах. Если бы он отказался, она бы сию минуту пренебрегла своими желаниями и пошла, как миленькая, домой.

– Тебе надо со мной поговорить?– Виконт свернул с дороги и убавил шаг.

– Мне всегда надо с вами поговорить.

– Ты хочешь сказать «давно». Следи за своей речью. Что же ты медлила так долго? Сядем. – Он бросил сумку на землю, и уселся на одном из толстых, валявшихся в траве бревен, подтянув одно колено и обхватив его руками. Передвигать бревна было невозможно – они наполовину ушли в землю, и Лулу пришлось сесть немного наискосок от него.

– Я слушаю.

– Куда вы ездили? Опасно было?

– Опасно? Почему опасно? Что, облава? И во сколько оценена моя голова?

– Вы шутите, а сейчас такое тревожное время… Вон Пузырев всегда пьет рюмочку для храбрости. Значит, есть чего бояться …

– Уж если герой Пузырев…Ты что же и мне советуешь? Это суть разговора или вступление?

Лулу заметила тени у него под глазами. Жалко его удерживать, он все же с дороги, голодный, наверное.

– Ничего особенного не хотела сказать, Гоголя прочитала. Но это потом. Я не ошиблась: я не «давно» хотела поговорить, а «всегда» хочу поговорить, просто побыть с вами.

Виконт искоса поглядел на нее, но ничего не сказал.

– А сейчас еще так неприятно получилось, что домой идти не хочется. Дяде нагрубила…Сразу, не зная человека. Так себя некрасиво продемонстрировала! Это они виноваты… Да что сваливать? Сама…Теперь вот, погуляю немного… пусть время пройдет….

– Кто «они»? Какой дядя? Ну, давай, погуляем часок.

Он поднялся, подал ей руку, чтоб она тоже встала, и неторопливо пошел рядом с ней, по еле заметной в траве тропинке, покусывая сорванный стебелек и обводя глазами горизонт:

– Какой все-таки простор, да, Александрин? Если отвлечься от всего этого безобразия, – он кивнул на останки повозки, мимо которой они как раз проходили. – Так, кто «они»?

– Братья, но это я зря на них. Приехал, дядя Петя, как они называют, тоже Курнаков – брат отца, что ли? Не успел и в дом войти, как я с ним поссорилась…Потому что составила поспешное суждение, хотя вы говорите всегда – не составлять… Это мой бич.

– Бич? – Лулу с удивлением увидела, что Виконт внезапно остановился, от прежнего благодушия не осталось и следа, а лицо его замерло в каком-то ожесточении.

– Вы ТАК рассердились? Что вы! Это не такая уж грубость была. Мы просто не поняли друг друга. Он сказал « назойливая девчонка» и еще хотел по щеке похлопать в знак приветствия, а мне стало обидно что-то, и я не сдержалась... Это отвратительно, я знаю. Но даже … извинюсь, так не хочется, так не хочется, Виконт, но я себя заставлю… – лихорадочно говорила Лулу, побледнев. Схватила его за руку и пыталась поймать взгляд.

– Нет, нет, я тебя не осуждаю, – он рассеянно погладил ее по руке. – Успокойся. Неприятно, что уж говорить. Да не о тебе я, не вспыхивай. Идем, пора. – И круто повернул назад, к дороге.

Лулу видела, что настроение у Виконта совершенно испортилось, хоть и убеждала себя, что не она его расстроила. Молча, нахмурившись, от чего обозначилась продольная складка между бровями, он дошел до дома, не останавливаясь, кивнул ей и направился вверх по лестнице.

Что за день, что за день сегодня? Нервный, недобрый. Лулу, поглядев вслед Виконту, вздохнула и нехотя толкнула дверь столовой. Тетку она застала в серьезной степени раздражения. Так расправляет скатерть, что весь дубовый стол ходуном ходит. На пол полетели салфетки, стопочкой лежавшие на краю стола. Евдокия Васильевна, по-свойски помянув черта, нагнулась за ними, но не дотянулась. Лицо ее, и без того красное, сегодня, от напряжения совсем побагровело. Окончательно разозлившись, тетка рявкнула: