Были два друга

    Николаю не везет.

    Пружина, закрученная сверх предела, лопнула. Пострадавшим оказался Николай.

    Собрание сегодня состоялось, только совсем не то, о котором мы говорили вчера и к которому готовились.

    Перед началом собрания в аудиторию вдруг вошел Милехин. Его появление для нас было больше чем неожиданным. Поздоровавшись, он сказал:

    - Товарищи, особые обстоятельства заставили нас провести внеочередное собрание вашей группы. Комитет рекомендует вам переизбрать комсорга.

    Я видел, как побледнел Николай, часто задергалась левая щека Глаза его рассеянно бегали по сторонам. Казалось, он лишился речи.

    - Какая в этом необходимость - спросил я. Милехин посмотрел на меня удивленно, как бы

    говоря: «Вот тебе и на!»

    - Горбачев допустил проступок, недостойный звания комсомольца. Есть и еще кое-что, - сухо ответил Милехин.

    - Нельзя ли конкретнее? - спросил Брусков.

    - Об этом вы скоро узнаете на общеинститутском собрании.

    Николай продолжал рассеянно смотреть по сторонам. У меня от боли сжалось сердце. Так вот откуда тянуло холодом!

    - Теперь все понятно, - проговорил Зимин со злорадством. - Под видом критики Горбачев пытался развалить наш коллектив!

    - Это ложь! - крикнул Николай. - Я докажу, что это травля. Товарищи комсомольцы…

    Милехин не дал ему закончить фразу.

    - Вряд ли тебе удастся это.

Поднялся Зимин.

    - Я предлагаю: пусть Горбачев покинет наше собрание

    Брусков внес другое предложение - дать слово Горбачеву, а потом уже принимать решение.

    - Это не обязательно. Комитет готовит вопрос о Горбачеве на общее собрание, - хмуро сказал Милехин.

    Заявление секретаря комитета произвело впечатление. Брусков, Рослякова и я настаивали, чтобы Николаю дали слово. Милехин обвинил нас в потере комсомольской принципиальности.

    Я смотрел на Николая. Он сник весь, потемнел в лице, казалось, даже ростом стал ниже. Молча направился к двери. Но взявшись за ручку, вдруг выпрямился, повернулся и резко бросил Милехину:

    - Я это не оставлю безнаказанным.

    - Грозила синица море сжечь, - ответил Милехин. Сегодня я не узнавал его. Всегда уравновешенный, веселый, сейчас он был злым, беспощадным. Тогда в кабинете директора он к Николаю относился по-другому. Неужели Зимин успел склонить его на свою сторону?

    Николай стремительно вышел из аудитории, с силой хлопнув дверью.

    - Слышали, угрожает? - проговорил Зимин, кося глазами на дверь. Он торжествовал победу.

    Все молчали.

    - Нельзя ли все-таки объяснить, в чем дело? - спросил я.

    - Горбачев скрыл в документах, что его отец и мать враги народа, - ответил Милехин, холодно глядя на меня. - А тебя, Торопов, предупреждаю, не водись с этим скользким типом, если не хочешь нажить большие неприятности.

    - Но… Горбачев - воспитанник детского дома, фронтовик…

    - Видите, защитник нашелся! - сказал Зимин.

    - Непонятные дела творятся на белом свете, - вздохнул Брусков.

    Милехин бросил в его сторону осуждающий взгляд.

    Перевыборы комсорга прошли быстро. Зимин предложил кандидатуру Струкова, Нюся Рослякова выдвинула Брускова. Проголосовали. Струков получил на два голоса больше.

    Опасаясь за Николая, я поспешил в общежитие. Самочувствие у меня было отвратительное. Я официально предупрежден «не водиться с типом». А наша дружба? Как все получается непонятно и глупо, а главное, запутанно. Не хочу верить, что Николай чужак. Он ведь не знает своих родителей. А может, и знал, но скрывал. Кому интересно выставлять напоказ такую биографию?

    Николай поджидал меня в скверике, недалеко от института.

    - Хочу поговорить с тобой, - сказал он. Мы сели на скамейку и долго молчали.

    - Василий, признайся, только честно, ты веришь им? - спросил Николай, глядя мне в глаза так сурово и испытующе, что мне стало неловко.

    Я пожал плечами.

    - Значит, тоже поверил?

    Я не знал, что ему ответить. Я верил в него, как в товарища, как в порядочного человека. Неужели он и от меня скрывал о своих родителях? Это было бы нечестно с его стороны.

    - Николай, скажи, что с твоими родителями? Или все это выдумано ими?

    - Не знаю. Я ничего не знаю, - глухо ответил он.

    - Но откуда они взяли это?…

    Было холодно и сыро, моросил дождь, неуютно было в скверике и на улице. Прохожие шли, спрятав руки в карманы и нахлобучив шапки.

    - Тебя собираются исключить из комсомола. Что ты думаешь делать? - спросил я.

    Он промолчал, будто не расслышал моих слов. Я повторил. Он вздохнул.

    Разговора у нас не получилось. Трудно было говорить Николаю, я понимал это. Мы встали и направились в общежитие.

    - Ты не боишься идти рядом со мной? - спросил он с горькой усмешкой.

    - Напрасно ты так думаешь обо мне, - ответил я - Меня другое беспокоит. Я верю в тебя, но как и чем тебе помочь, не знаю.

    Он крепко пожал мою руку.

    - Большего я от тебя и не требую, - растроганно сказал он. Я понял, что человек в его положении больше всего нуждается в моральной поддержке. - Ну, иди, - он указал на общежитие.

    - А ты?

    - Мне нужно побыть одному. Только не отчаивайся.

    - Легко сказать - не отчаивайся. Но сидеть сложа руки не стану. В общежитие Николай вернулся в час ночи. Я попытался утешить его, но он отвечал резко, раздраженно, и я оставил его в покое. Эту ночь мы не спали.

    22 ноября

    Перед началом лекции, когда в аудитории почти все были в сборе, к нам вошла секретарь института. Я сразу почувствовал - не с доброй вестью она пожаловала к нам. И не ошибся. Она прочла приказ об исключении Николая Горбачева из института. В этом было что-то похожее на издевательство. Могли бы вызвать Николая в канцелярию и объявить там приказ.

    Я глянул на Николая. Внешне он ничем не выдавал себя, только плотно сжал губы, торопливо сунул в карман конспекты. Нелегко давалось ему внешнее спокойствие. Молча, ни на кого не глядя, Николай направился к выходу. Мне хотелось подняться и тоже уйти.

    Студенты сурово молчали, и в этом молчании я чувствовал осуждение приказа. Вдруг раздался ехидный смешок Зимина. Всех поразила его подлость. Издеваться над чужой бедой - это уж слишком.

    - Что, допрыгался?! - сказал Зимин.

    Николай остановился, повернул голову в его сторону:

    - Жалею об одном, мало я проучил тебя, - и стремительно вышел из аудитории.

    - Правильно - крикнул Володя Брусков Нюся закрыла ладонями лицо. Сидевшая рядом с нею Маша Воловикова приложила к глазам платочек.

    После ухода Николая в аудитории воцарилась напряженная тишина. Ему сочувствовали все.

    Я не слышал, о чем шла речь на лекции. Мысли о Николае не давали мне покоя. Куда он теперь пойдет? Николай горячий. Ему сейчас больше всего нужна товарищеская помощь.

    В общежитии Николая не было. Не увидел я в комнате и его фанерного чемоданчика. Значит, ушел. Но куда? У него и знакомых-то в Москве нет.

    До полуночи я бродил по улицам в надежде встретить Николая. Ходил и не мог сдержать слез. Шел снег, морозило. Я промерз до костей.

    25 ноября

    Николая нет вот уже третий день. Каждый вечер я брожу по улицам в надежде встретить его. Тоскливо мне без него и стыдно за себя. Получилось так, что я оставил товарища в беде.

    Виктор ходит как победитель. На меня он смотрит насмешливо и высокомерно.

    Без Николая я чувствую себя одиноким.

    Вчера Виктор оскорбил Нюсю Рослякову. Она заплакала и убежала из аудитории, пропустила две лекции. Брусков попытался утихомирить его. Виктор ответил ему грубостью. Меня удивляет, что ребята будто и не замечают снова распоясавшегося Зимина. При Николае он вел себя тише.

    Я догадываюсь о причине ссоры между Виктором, Нюсей и Брусковым. Это все из-за Маши Воловиковой, с которой дружит Нюся. Они сидят за одним столом, во время перерывов неразлучно ходят под руку по коридору. Виктор ухаживает за Машей давно, но все безрезультатно. Между Машей и Виктором стоит Нюся, она настраивает против него подругу. Володе Брускову тоже нравится Маша.