Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

Биты тай гоняты!

— Ах ты, здорово как! — ликовал Выкрутасов. — Так их, распроклятых. Мы еще покажем борзикам, кто такие кубанцы!

Потом песни катились одна за одной, не иссякая, то по-русски, то по-украински, то протяжные, вышибающие слезу, то лихие с посвистом. Особенно нравилось Дмитрию Емельяновичу, когда там проклятых басурманив лупешили, уж очень он пострадал в плену от басурманив.

— Ой, Шамиль! Мы Шамиля поймали! Распрощайся ты с женой, Шамиль! Да с круты, ой, с крутыми горами, распрощайся с горами, Шамиль! Да к царю, к царю на расправу отправляйся, поганый Шамиль! Да к царю, к царю на расправу!

Была еще борьба, все по очереди боролись друг с другом, валились в ночную траву. Выкрутасова все сбарывали, но Зайцева он все же одолел и подмял под себя. И снова пели, если это еще можно было назвать пением, потому что никаких сил — ни телесных, ни певческих — не оставалось, а лишь душевные. Под очередной волной пения Выкрутасов четко услышал в своей голове злой голос Виктора Пеле: «Русское народное оральное творчество».

— Сгинь, проклятый басурман! — крикнул Виктору Пеле Выкрутасов, повалился и уснул казацким сном.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВОСХОЖДЕНИЕ ВЫКРУТАСОВА

Глава восемнадцатая

ХОЖДЕНИЕ ПО ЖЕНАМ

Тогда я был лучшим футболистом страны, женился на самой красивой гимнастке, и хорошо, что не знал, как спорт разрушает порой счастливые браки. Олег Блохин

Сначала он ощутил дивный запах свежего утра, сонно прислушался к звукам — тихо шумела речка, какая-то птица неподалеку приговаривала: «Ой-кой-кой-кой-кой!», другие птахи свиристели, не то радостно, не то всполошенно — Выкрутасов не мог понять, да и не собирался, ему было хорошо. Ничего не болело — ни голова, ни руки, ни ноги, ни живот, ни душа. О вчерашнем вспоминалось только хорошее — костер, уха, песни, вступление в казачество, счастье единения с природой и людьми Кубани.

— Глянь-ка, Володь, никак скопа? — раздался голос Бушевалова.

— Естественно, скопа, — подтвердил голос Зайцева. — О-на! Полетела бить кого-то.

Дмитрий Емельянович весело вздохнул и открыл глаза. Первое, что он увидел перед собой, была нога, обутая в расхряпанную сандалию. Тотчас мелькнула мысль о том, что если бы Виктор Пеле описывал эту ногу, то она бы наверняка у него издавала какое-нибудь зловоние. Но назло Виктору Пеле и ему подобным нога в сандалии, принадлежавшая казаку Бесповоротному, ровным счетом ничем не пахла. Полюбовавшись ею, Дмитрий Емельянович перевел себя в сидячее положение, потер лицо ладонями и увидел дивный утренний мир на берегу кубанской речки Хабинки. Только что рассвело, но солнце еще не встало, кое-где по кустам мерещились молочные пенки тумана, сновали птицы, перебегая со своими заботами по всем ступенькам этой многоярусной жизни. У потухшего костра спали мирно казаки Бесповоротный и Подопригора, а Зайцев с Бушеваловым бодрствовали, уже явно успев «отремонтироваться».

— Эх, до чего же хорошо тут у вас! — выразил свой восторг Дмитрий Емельянович. — Еще бы казачку сюда мне…

— Казачку!.. — хмыкнул Бушевалов. — Смотря для чего. Если жениться — мы найдем для тебя, а если поджениться, то у нас тут строго. Не то что у вас там, в Москве, сидить Хая, ногами махая, кто мимо идёть, тот ее и…

Он мог бы подобрать для рифмы множество иных русских глаголов — «найдет», «берет», «дерет», «возьмет», «поймет» и так далее, но казак станицы Хабинской Сергей Бушевалов произнес такой глагол, который можно встретить разве что в книгах Аксенова, Лимонова и Виктора Пеле.

— Да, я уж нагляделся, как у вас тут строго на Кубани! — покачал головой Выкрутасов. — Особенно в краснодарских гостиницах. А еще говорят — батька Кондрат, батька Кондрат!..

— За всем не уследишь, — сказал Зайцев. — Батька дает направляющий вектор поведения. Со временем законы казачьей строгости восторжествуют. По станицам-то подобных безобразий не наблюдается. Ты давай, починись хоть, — протянул он Выкрутасову полстакана водки и помидорину.

— Не рано ли? — спросил бывший политинформатор, а ныне кубанский казак. — Сколько там натикало?

— Пять часов утра. Вон уж солнышко встает, — сказал Зайцев.

— Мать честная! — вскочил тут Бесповоротный. — Моя-то и знать не знает, где я.

Поднялся чиниться и Подопригора. Рассвет окрашивал мир в розово-оранжевые сквозняки. Собственно, можно было и не починяться, так только — за компанию.

— Мы вот что, — сказал, выпив и закусив, Бесповоротный. — Сейчас, через полчасика, пойдем ко мне. Поглядишь, Дмитрий, какая у меня жинка. Вот уж казачка красоты неописуемой!

— Нет, — сказал мудрый Зайцев, — она у тебя хоть и красавица, а ты сам говорил, что раньше восьми утра никогда не встает. А мы пойдем к Подопригоре. У него Наталка — ранняя пичуга, чуть свет уж на ногах. А готовит! Что, Петро, зовешь нас к себе в гости?

— Да хоть зараз! — хмыкнул Петро с неким вызовом, налил себе еще полстакана и махнул. Заел холодной ухой.

— Полно вам, снежочки, на сырой земле лежать, полно вам, казаченки, горе горевать, — запел было Бушевалов, но умолк.

— Казачки-казаченьки, не бойтеся ничего… — стал было подпевать Бесповоротный, но тоже умолк.

— Та чого вы зажурылыся? — спросил Подопригора. — Пийдемо до менэ, отось жинка обрадуется, стол накрие. Вона завсегда гостям рада. Вы ж мою Натаху знаете, яка вона уветлива.

— Ну так и пошли прямо сейчас! — бодро вскочил на ноги Бесповоротный. — А то я что-то продрог, хочется в домашнем тепле посидеть.

Собрав весь скарб и прибравшись, снеся весь мусор в кострище, пятеро казаков, постепенно веселея, отправились в станицу. Выкрутасов взялся нести котел, поскольку его чемодан из уважения к гостю понес Зайцев. Они шли вдвоем рядом и Зайцев говорил:

— Правильное решение мы приняли, что к Петру идем. Моя-то Зайчиха не любит таких визитов с похмелья. Так-то она очень хорошая, но уважает, чтобы гости приходили честь по чести. А у Петра жинка сейчас вся заиграет, как веселочка, защебечет касаточкой. Очень гостей любит, пампушечка этакая.

Подопригора, услыхав такие слова, запел:

— Пылы мы водку, пылы налывку и щче будем пыть, а хто з нас, братцы, будеть смеяться, того будем бить.

Но и эта песня не пошла. Казаки шли по улице, все вокруг спало, только-только начинало пробуждаться.

— А давайте, братцы, объявим конкурс, — предложил Бушевалов, — чья жинка нас уветливей встретит.

— Что ж, — сказал Бесповоротный, — я не прочь. Тем паче, что знаю, кто будет за первое место бороться — моя Верунька с Петровой Натальей. Самые гостеприимные во всей станице жены.

— А моя-то, что ж, не гостеприимная? — возмутился Бушевалов. — Готов биться об заклад, что моя победит. Ставлю на кон свой черкесский кинжал. Только не старый, дедов, а новый.

— Ставлю одного ягненка, — сказал Бесповоротный.

— Ставлю свий старый видак, — сказал Подопригора.

— Да он у тебя не пашет, — возразил Бушевалов.

— Пашеть, я його зробыв.

— А ты, Заяц, что молчишь? Не участвуешь? — спросил Бесповоротный.

— Я-то участвую, — почесал затылок Зайцев, — но у меня, сами знаете, Ирунчик любит, чтоб заранее предупредить.

— Зара-а-анее? — засмеялся Бесповоротный. — Да заранее они само собой расстараются. А вот мы их сейчас проверим, как они нас сейчас, таких вот, встренут. Вот что важно! Ну, бьешься с нами об заклад?

— Бьюсь, — нехотя согласился Зайцев. — Но только с условием, что ко мне пойдем в самую последнюю очередь, не в такую рань. А так, что ж, ставлю самовар.

— Только, чур, не электрический, а старый, медный, — встрял Бушевалов.

— Бис с вами, ставлю медный, — вздохнул Зайцев.