Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Нет, голубчик! — засмеялся генерал. — Я не гяур, я — муктасид, чтоб ты знал. Это ты гяур, потому что не читал Корана. А если бы ты удосужился прочесть его, то знал бы, что гяуры, или кяферы, это язычники, против которых следует вести священную войну джихад. А мы, христиане, или как вы нас называете, назореи, являемся, как и вы, людьми Книги. Мы только не верим в Мухаммеда и называемся в Коране муктасидами, то бишь недостаточно уверовавшими, хотя и верующими, и против нас нельзя вести священную войну джихад. Усек?

— Скоро вам горло перережут, — буркнул стражник.

— И опять-таки поступят не по-мусульмански, — издевался над невеждой генерал. — Горло перерезать положено только скотине или язычникам. В первом случае произносится «бисмилля», во втором ничего не произносится. А про нас в Коране сказано:

И ты увидишь, что из всех людей на свете

Сильней вражда к уверовавшим в Бога

Среди язычников-гяуров и средь иудеев.

Но, несомненно, ты поймешь, что ближе

В любви к уверовавшим в Бога те,

Кто говорит: «Мы — назореи-христиане».

Учи Коран, детка! — закончил генерал под хохот Выкрутасова, который от души любовался тем, как этот, казалось бы, солдафон-скалозуб блещет глубочайшими познаниями. Окошечко в двери злобно захлопнулось.

— Видал, Димосфен, этого поросенка! Гяуром меня называет! Меня — генерала Джабраилова! — в свою очередь тоже расхохотался победитель в этом коротком мусульманском диспуте.

Отсмеявшись, они постепенно вновь вернулись в состояние томительного ожидания. Никто их не кормил, не поил, медленно текли минуты, образуя моря часов.

— Хоть бы картишки или детективчик… — ворчал генерал. — Ты любишь детективы, Гондурасов?

— Честно говоря, нет.

— Да и я тоже предпочитаю правду жизни, упоение в бою. Вот били мы как-то раз в Боснии хорватню, усташей то бишь…

Но он не успел рассказать очередную свою геройскую историю, как лязгнул замок и массивная железная дверь открылась. В узилище вошли трое гордого вида чеченцев, жизнь которых обеспечивалась из-за спин автоматными дулами телохранителей.

Генерал встал и смело взглянул в глаза пришельцам. Следуя его примеру, Дмитрий Емельянович тоже встал, поначалу довольно трусливо. Страх охватил все его существо. Он понял, что прямо сейчас им будут резать глотки. Но вместе с тем, глядя на генерала, он почувствовал и стыд за свою трусость. Ведь он, Дмитрий Выкрутасов, сын пехотинца Емельяна Выкрутасова, прошедшего всю Великую Отечественную от сорок первого до сорок пятого, не имеет права кланяться врагу, не смеет бояться! И, собрав все свои душевные силы, он сделал попытку глянуть на чеченцев орлом.

— Добро пожаловать, дорогие гости, — сказал генерал.

— Ты, что ли, Хунсаг? — сердито спросил один из гостей.

— А разве ты меня не узнаёшь? — усмехнулся генерал.

— Пока не очень, — сощурился чеченец. — Где же твой топор?

— В пеньке застрял, — отвечал генерал.

— Кури, — протянул чеченец пачку сигарет «Парламент».

— Не могу, боюсь лес подпалить, — стойко держался русский генерал.

— А это что у тебя? — указательным пальцем чеченец полоснул генерала по шраму на горле. — Кто это тебя так?

— Это я сам себя, — улыбнулся генерал. — Лишние ветки с морды срезал, вот и порезался.

Чеченцы переглянулись между собой, обмолвились несколькими короткими фразами, развернулись и пошли вон. Выкрутасов, набравшись смелости, выкрикнул приказным тоном:

— Пусть пить дадут!

— Сейчас дадут, — слегка оглянувшись на ходу, обронил один из чеченцев.

Дверь захлопнулась, узники снова оказались наедине друг с другом. Сели на топчаны, перевели дух. Дмитрий Емельянович хотел было сказать что-то смелое, но первым заговорил генерал:

— Так вот, усташи получше борзиков вояки будут. Был у нас с ними бой за селение Храбреновац. Слово-то какое! Это тебе не Гнилице какое-нибудь, не Бляха-Муха. Усташей — человек двадцать, но дерутся, как черти, никак мы их не вышибем. В Европе среди врагов у нас самые крепкие ребята немцы, хорваты и венгры, остальное все алюминий. И вот, представь себе, наступает мой день рождения. И взяла меня глупая лихость позвать их на выпивку. Взял я громкоговоритель и по-сербски — они хоть и хорваты, а язык у них тот же, сербский, — объявляю им свою волю: приходите, мол, сегодня к шести часам вечера в корчмарницу «Успут»… Точнее, нет, это была не корчмарница, а кафана, маленький ресторанчик по-ихнему. Расположение его было удобное — под большим дубом столики на улице. И во время боев нисколько не пострадал. Вот, дальше говорю им, что с шести до полуночи мы вместе будем пить-гулять за мой счет, потом разойдемся по своим позициям и с завтрашнего утра, с шести часов опять начнем друг друга бить с прежней любовью.

— И что же хорваты? — заинтересовался Выкрутасов.

— Пришли, черти! — захохотал генерал. — Не все, правда, только пятеро. А которые остались на своих позициях, поклялись в это время отсыпаться. Уселись мы в «Успуте» за столиками — я, человек пятнадцать наших и сербов, пятеро усташей. И чин чинарем отметили день рождения генерала Мечетича. Я там тогда был Мечетичем. Медвежонкиным по-ихнему. И хорошо так посидели, выпили крепко наилучшей сливовицы, какой только можно было достать в селении Храбреновац, произносили тосты за их доблесть, за нашу доблесть, за их стойкость, за нашу стойкость, потом песни стали петь, они свою споют, мы нашу — «Тамо далеко», «Точи нам, точи нам…», «Четри слова» и так далее. В общем, так хорошо посидели до самой полуночи, что расставаться не хотелось. Но война есть война и уговор есть уговор. Качаясь, встали из-за столов, расцеловались на прощанье и разошлись. А утром мы уже снова их вышибали за милую душу из Храбреноваца, дрались так, словно вчера не пили и не пели вместе.

— Вышибли их из Храбреноваца? — спросил Выкрутасов, весьма тронутый этим рассказом.

Открылось окошечко и явилось чудо из чудес.

— Эй, Хунсаг, держи тебе! — протягивал стражник-чеченец две бутылки пива.

— Ох, ё-о-о твою матч! — по-футбольному воскликнул Дмитрий Емельянович, первым беря драгоценное питье. — Смотри-ка, генерал, даже откупорили, чтоб нам не мучиться.

— Я б зубами открыл, — нахмурился генерал, принимая из рук Выкрутасова одну бутылку. Пиво было ставропольское. Оба жадно прильнули к горлышкам. На вкус напиток оказался не очень, с каким-то железистым привкусом. Да и теплый. Но все равно приятно утолял жажду.

— Не отравят? — спросил Выкрутасов весело.

— Конечно, отравят, — улыбнулся генерал. — Потом зарежут, потом изнасилуют, потом продадут, потом перепродадут. Пей — не спрашивай. А хорватов мы из Храбреноваца выбили. Но потом — Дейтон и так далее. Опять позор России… Как хасавюртовская лебедятина. Кстати, судя по привкусу, они и впрямь сюда что-то сыпанули. Готовься, Гондурасов, ко сну. Возможно, что и к вечному. Эй, воин Аллаха! Что в пиво подсыпали?

Дверь безмолвствовала. От слов генерала Дмитрию Емельяновичу стало нехорошо. К тому же и железистый привкус сохранялся во рту, как вестник близкой беды. Но поздно было спохватываться — бутылки стояли на полу пустые.

— Может, два пальца в рот? — спросил Выкрутасов.

— Вряд ли поможет. Да и жалко! — громко заржал генерал.

— А, будь что будет! — махнул рукой Дмитрий Емельянович. Он уже успел привыкнуть к храбрости. И прошло еще добрых полчаса, прежде чем его стало тяжело и властно валить в сон.

Глава четырнадцатая

ПУРГАТОРИЙ

Время матча истекло, «Бавария» выигрывает 1:0, и вдруг нечто небывалое — мы забиваем два гола в добавленные две минуты и спасаемся от гибели! Словно проснулись от страшного сна. Питер Шмейхель