Третья истина

Тут Лулу вспомнила разом вчерашнее, но вспомнила не в добрый час. Все предстало совершенно другим, заслуживающим осуждения и наказания.

– А…а Вик… Поль Андреич, еще что-то вечером говорил?

– Не, Пал Андреич пообедал, да уехал по делам.

– А про меня, про меня, что-нибудь говорил?– допытывалась шокированная своим вчерашним поведением Лулу.

– Да нет же, только и сказал, вот, мол, расшалилась…

– Разошлась? Или расшалилась?

– Да не знаю, и так, и так, может?

Лулу стало жарко-прежарко, стыдно так, как еще не бывало в жизни. Попробовала отодвинуть вчерашние впечатления, чтобы потихоньку обдумать потом, но картинки ярчайшим образом проплывали перед внутренним взором: вот она хватает учителя за руки, за плечи, прячется от Тони за его спиной… красная, лохматая… Что бы сказали на подобное обращение классная, математик, Мария Михайловна, наконец? Лулу сконфузилась полностью: и это гимназистка, чьи изящные реверансы отмечала даже директриса, это непреклонная Александра Курнакова, под взглядом которой теряется сама Тата Лаврова? С другой стороны, это тот человек, который иногда стесняется даже одноклассницу взять под руку? Как она посмотрит теперь на Виконта, и что же он подумал о ней?

А Тоня, не замечая ее глубокого смятения, продолжала бередить рану:

– Это еще хорошо, что мамаши вашей нету здесь до поры. Вот бы и посидели, под замком-то… Волюшка у вас пока. С Евдокией Васильевной подвезло вам знатно! – она понизила голос, как всегда, сообщая домашние секреты. – Домна Антоновна как раз на той неделе говорит, строгость, мол, нужна с детьми, чтобы они по струнке ходили, а то позорят перед людьми. Без того, дескать, много времени уходит возиться с ними! Ну, не такими словами, а как это она по-своему говорит, конечно… А Евдокия Васильевна понятно, тут же наперекор: ничего подобного, говорит, дети здоровеют, если сами по себе свободно бегают и растут на приволье. Так они покричали тогда увесисто! Заметили, барышня, тетя вам ни слова не сказала вчера, хоть и разобралась, что вас на прогулку взяли, а вы оттуда такая дикая прибыли… А завтра-послезавтра, как маменька приедет, потачки не ждите, чего-то сильно злая она на вас.

– Точно, – тупо подтвердила в уме Лулу, – маман будет запирать в комнате, ругать, говорить унижающие слова о ней за столом, хватать за ворот. И Виконт все это будет видеть и слышать… Нахлынувший ранее стыд имел веские основания! Лулу ярко осознала собственную вину и неприличие своего вчерашнего поведения. Все слова, все обещания Виконта показались неправдой. Нужна она ему, как же! Как и прежде, никому, никому… Пускай. Против его осуждения и выволочек матери у Лулу найдется универсальное оружие: она ответит, так ответит, что все узнают, с кем имеют дело, как выражается Мария Михайловна. Лулу, тряхнув головой, вырвалась, таким образом, из рук Тони, заботливо вывязывающей бантики.

– Я ведь еще не закончила, барышня, кольца ведь эти ваши и не раздерешь…

– Не нравится, не причесывай, – буркнула Лулу, уже примеряющая свою абсолютную броню.

– Чего это вы вдруг? Отчего ж не нравятся, такой волос поискать, причесывать, только, трудно…

Лулу посмотрела на нее мрачным взглядом и вышла из комнаты.

– А умываться? Барышня!

Лулу, упрямо не отвечая, пошла по коридору, твердо ставя ноги с пятки. Да, дерзость решает много проблем, не надо переживать из-за каждого слова или взгляда, не нужно мучиться стыдом от неудачной шутки, от неуместных поступков. Надо только быть одинаковой со всеми. Поэтому она резко вывернулась из толстых рук ни в чем не повинной тетки, встретившейся ей на лестнице.

– Хороша ты спать! – тем не менее, мирно заговорила Евдокия Васильевна. – Но сон, он еду не заменит. Станешь поздно просыпаться, гляди, не поправишься! Люди говорят, кто пораньше встает – тот грибки себе берет, а сонливый, да ленивый – иди после, за крапивой!

Тетке достался заготовленный для всех свирепый взгляд, что произвело худшее впечатление, чем уклонение от объятий:

– Чего опять молчишь, волчонком смотришь, куда собралась, не евши? Я что, не с тобой разговариваю? – Она крепко схватила племянницу за руку.

Лулу и тут вырвалась:

– Не хочу есть, не хочу! Раз поздно встала, опоздала, так и значит, что есть – не буду!

Она хотела сказать другое, порезче, имея в виду, что, и спит, когда хочет, и ест – тоже, ни у кого не спрашиваясь, но вышло именно так. Тетка неожиданно смягчилась:

– Чего там, самое себя наказывать, это некоторые мамаши, за то, что ребенок лишний часок поспал, прибить готовы… А сами – по гостям… В нашем же доме все по правилу, по благожеланию… Ну, что – проспала, зато усталость сбросила. Иди, ешь и не ерепенься.

С теткой схватиться не удалось, отказываться от еды дальше было глупо, кроме того приятно, все ж, когда так уговаривают! Сухо сказала, чтобы поесть принесли ей в комнату. Тетка только рукой махнула: «А ешь, где хочешь. Так и так, все отзавтракали уже». Пока она ела, Тоня, присев по старой привычке сбоку, с упоением рассказывала о домашних делах, найдя для самой себя объяснение огненным взглядам, которые бросала на нее Лулу:

– Вчера набегалась по самое «не могу», накричалась, и поспала лишнее, с такого всегда в голове – тяжесть.

Таким образом, завтракая, Лулу узнала от нее, что в доме осталось очень мало людей, Пузырев пьет без просыпа, на него уж и рукой махнули, Катя на полевых работах вместе с другими горничными на той же оплате, – вот до чего дело дошло, а другие хозяева платят за поле меньше, так от них девушки уходят в город.

Поев, Лулу принялась разбирать вещи, откладывая что-то для переделки, а что-то – просто отдать, малы стали. Она подбежала к косяку двери, где была прошлогодняя зарубка. Ого, она выросла на целый палец.

– А это я примерю. – Не теряя резкого тона, Лулу рванула за плечики светло-бежевое, с белым галстуком и юбкой клеш и надела его без помощи, охотно подбежавшей к ней, Тони.

– Антонина, вы здесь? – в комнату постучали.

– Да, Пал Андреич, – заторопилась Тоня, кинувшись к двери.

Готовилась, готовилась, а застали врасплох. Не сообразив сделать что-нибудь получше, Лулу подбежала к Тоне и крепко прижалась, уткнувшись ей в плечо.

– Антонина, вас по всему дому разыскивает Евдокия Васильевна! Здравствуй, отчаянная Ипполита! Мышцы не болят? – Виконт обратился к Лулу, которая не отпускала пытающуюся уйти Тоню.

Под действием своих настроений «Ипполита» не поняла ни слова, но ей почудился упрек и она нерешительно ответила:

– Я больше не буду… – и поглядела на него. Этого он ждал? Он в ответ посмотрел подозрительно:

– Почему не будешь, собственно? Испугалась? Вывести Ромашку из боевой готовности?

– Да пустите же меня, барышня, слышали, зовут… – вскипела вдруг Тоня. – Стою здесь, как дурочка, перекособочившись, платье с плеча тянете… Еще и растрепавшись…– она разжала руки Лулу и убежала. Лулу этого даже как-то не заметила.

– Умоляю вас, нет! – действительно взмолилась она. – Я, правда, больше не буду!

– Ну, знаешь, Александрин! Я отказываюсь тебя понимать. А! Понял! С утра натворила что-то. Угадал?

– Нет, вчера…

Виконт еще некоторое время наблюдал за ее смятенным выражением и вдруг, резко встав, решительно заявил:

– Быстро решай, занимаемся или нет!

– Да, – выдохнула Лулу, чувствуя, как сковывающий панцирь сползает с ее души, – только одно большое-большое «да»!

– Так долой психологические изыскания. Пошли!

– Я сейчас! – Лулу подзадержалась, вспомнив его вопрос насчет « … не болят». Болела – не сильно, но ощутимо,– растертая кожа под коленями. Вот когда пригодились хлопчатобумажные гамаши, которые в обычной жизни она терпеть не могла! Даже цвет подошел – кофейный. С белыми мягкими башмачками и бежевым платьем – очень хорошо!

– Алексей Кондратьевич! – обратился Виконт к переминающемуся на лестнице Пузыреву. – Вам опять предоставляется возможность поспать – бумагами займемся потом. Я уеду часа на два.