Третья истина

– Вот в чем дело! Виноват все-таки я. Тяжкое обвинение. Удовольствуйся мыслью, что ты не права, и спи спокойно. Утром разбужу.

Вокруг давно уже все спали, Виконт закрыл глаза и, по-видимому, тоже сразу уснул. Лулу же спать не могла. Она едет домой! Пусть даже маман не вспоминала о ней, и Коко тоже, и тетка, и Тоня… Пусть! Сад, речка…

Виконт все же приехал за НЕЙ – это следовало из его слов. А она такого наговорила… Что делать? Извиниться? Как же он, наверное, обиделся и разозлился! А табель? Что будет, когда он увидит его? От бесшабашного бесстрашия перед наказаниями не осталось и следа. Что он скажет?? Нет, просто невозможно показать, она подвела его!

Домой… Если никто не захочет видеть ее, а он больше не будет с ней разговаривать никогда, все равно у нее есть Рекс и Арно…

Она всхлипнула, прерывисто вздохнула и заерзала.

– Ну, не мучайся. Спи, ночью все кажется тяжело, утром будет легче,– вдруг ясно произнес «давно спящий» Виконт. – Не дует от окна? Спи.

– Вы не сердѝтесь… – тихо попросила Лулу.

– Мир, что ты, спи! – и он, так же решительно, как в первый раз, уснул.

Успокоенная Лулу закрыла глаза и незаметно, под стук колес, задремала…

Когда они на попутных лошадях добирались до Раздольного, Лулу тихо отвечала на его вопросы, прилагая все усилия, чтобы отвести разговоры от успехов в гимназии.

Виконт не очень-то и заставлял ее разговаривать, а больше разглагольствовал сам. За час дороги Лулу услышала о выходках Арно, о чудесной погоде в Раздольном, о новых шпагах в домашней коллекции, о том, откуда на кинжалах вуц и дамасской стали синеватые разводы, и что по этому поводу думал Ричард Львиное сердце. Слушая, Лулу, как будто, просыпалась от долгого сна.

Имение встретило их криками петухов, шелестом сада, свежим утренним ароматом трав. В воротах стояла Тоня с ведром. Поглядев, она с плеском поставила его на землю и кинулась навстречу приближающимся Лулу и Виконту.

–… Вот приехали! А я то с полным, к счастью! Барышня, да какая большая! Вытянулась как! А где это вы так извазюкались и запылилися?

Виконт засмеялся и спросил:

– Вы находите, Антонина, что мы явились в неприличном виде? – его костюм после ночи в вагоне и поездки на лошадях тоже оставлял желать лучшего.

– Ой, да я не про вас, – зарделась Тоня, что сделало ее очень хорошенькой, и поторопилась увести Лулу. Дорогой она продолжала частить:

– Да что это вы, барышня, как воды в рот набрали? А, барышня? Ну, точно подменили вас? Неужто, стесняетесь, это вы-то? Ну, расскажите, что в городе? Про войну, что нового слышно, мы в стороне, как сурки, мало чего знаем. А, барышня? Или удивляетесь, что маменька не встретила? Так она уже два дня как гостит. Аж в самом Миллерове. Пал Андреич просто не стал ее дожидаться. Он ведь ни с кем не советуется. Намедни сказал только Евдокии Васильне: еду, мол, за племянницей, уже пора. И все тут. Тетенька ваша и рта не успела открыть, как он мне уже велел, чтобы комнату вашу приготовила… Ох, барышня… – Тоня перешла не шепот, – а тетка с маменькой все грызутся. Как папаша ваш уехал, точно удила закусили обе: чего одна скажет, другая тотчас непременно поперек! Такие баталии случаются! А Пал Андреич, он дома мало бывает, но хозяйство хорошо ведет. Да ведь над ними – не начальник. Ему-то что, с ним не связываются, уважают, и тетка ваша, и маменька, – Тоня усмехнулась, – а мне, хоть в петлю. Одна – подай, другая – не подавай, одна – так поставь, другая сию минуту – эдак. Одна – накрывай, другая – погоди накрывать, одна то, другая се…

Лулу поворачивалась под руками Тони, кивая головой. Она отвыкла от такого обращения. Кроме того, ее так заинтересовали слова в начале Тониной речи, что рассказ о распрях маменьки и тетки проскользнул почти незаметно. Лулу огляделась: как все знакомо и привычно, словно, она и не уезжала, и Тоня, такая милая, как подружка… А главное – Виконт, действительно, сам вспомнил о ней – пело в душе Лулу. Ей захотелось вырваться из Тониных проворных рук и помчаться к нему. Но вдруг Лулу охватил приступ ужасного стеснения. На нее уже накатывало такое иногда в Ростове, удивляя своей силой и новизной. В эти моменты она не могла отвечать на вопросы, сама спросить что-то у старших учениц, например, который час, или обратиться к приказчику в магазине…Эти фокусы было настольно чужды ее характеру, что она распознала врага и повела борьбу, заставляя себя именно в такие мгновения отвечать особенно четко, задавать вопросы, ответы на которые ей были не так уж и нужны. Иногда, перегибая палку, даже грубила… Это там. А здесь? Как держаться? Виконт, наверное, ждет от нее остроумия, интересных тем, каких-нибудь взрослых новостей… Чрезмерная ответственность камнем легла ей на плечи. И этот проклятый табель…

–Так где же племянница? – тетку под руку ввел в комнату переодевшийся, улыбающийся Шаховской. Евдокия Васильевна подошла к Лулу и, сжав ее щеки двумя пальцами, неожиданно прослезившись, сказала:

– Похудела-то как! Да-а-а… Домне только бы с глаз долой, а девчонка – хоть помирай, мамаша называется. Таких матерей…

– Ну, трагедии нет. Возможно – свойство возраста, – поспешно вставил Виконт. Он с непонятным выражением рассматривал Лулу, прижавшуюся к Тоне боком.

– Да чего мы тут разговоры разговариваем! – тетка взяла Лулу за руку и повлекла за собой в столовую.

…Снова, снова она сама не своя. Язык прилип к гортани от теткиного взгляда, обращенного к ней. Она с трудом жевала, а Евдокия Васильевна, присев тут же с вязанием, очевидно, ожидала обстоятельных рассказов об учебе и ростовской жизни. Но поскольку Лулу уже битый час упорно отмалчивалась, тетка, довязав очередной ряд, приказала:

– Тонька, зови Павла Андреевича, мы тоже перекусим! – Перебралась за стол и приступила к племяннице вплотную:

– Чего ж не расскажешь ничего? Как там Софья? Все богомольствует?

– Что? – Лулу, не поняв вопроса, подняла глаза от тарелки.

– Как двоюродная моя, Софья, спрашиваю, что ж тут не понять?

– Хорошо, – коротко ответила Лулу, которой не хотелось допустить в неожиданно дарованное небесами летнее отдохновение даже намек на гадких обитателей дома на Береговой.

– Да ты подробнее расскажи, как ее здоровье, как дом, как Филипп? Небось, с год у них прожила… По жене-то, Ариадне, царствие ей небесное, – тетка перекрестилась, – тоскует или как? Софья-то, не пойму, у него вроде экономки, что ль? Иль, как свояченицу, чтит?

– Не буду говорить о них, не буду! – вдруг вспылила Лулу и вскочила.

– Да ты чего, как с цепи сорвалась, а ну, сядь сейчас же!– тетка пристукнула ладонью по столу, – Я с ней по-хорошему, а она?

– Представьте, вода в реке уже теплая, – потряхивая влажным чубом, сказал, входя, Виконт. – Приятного аппетита. И мне тоже!– он взял вилку.

– Пал Андреич… – крошечный Пузырев влез в комнату, – Пардон, Евдокия Васильевна, – он покачнулся, кланяясь тетке. – П-провизию для г-города самому, что ль прикажете в-везти? Л-людей-то нема?

– Вы свалитесь по дороге, идите, выспитесь, время терпит, – не отрываясь от еды, проговорил Шаховской.

– С-согласен, полнейшим образом с-согласен, – энергично закивал Пузырев и неверными шагами удалился.

– Снова нализался!– плюнула тетка в сердцах. – А ты думаешь, я на тебя управы не найду, коли матери с отцом нет?– цыкнула она на Лулу.

Вилка виконта остановилась:

– Что случилось, Евдокия Васильевна?

– Да вот, полюбуйтесь на нее – грубит ни с того, ни с сего!

Лулу и сама не понимала, для чего надерзила тетке. Может, по ростовской привычке?

– Грубит? Это от плохого ростовского питания, очевидно. А знаете, Евдокия Васильевна, наш добродетельный эконом прав: в самом деле – людей нет. Приближается сенокос, потом жатва, поставки продуктов повышаются с каждым днем, а рабочих рук меньше и меньше. – Ведя этот рассудительный разговор, Виконт поглядывал на тетку со смесью серьезности и лукавства. Та, заслышав свою любимую тему, мигом забыла о Лулу и с жаром включилась в беседу.