Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Проходите, господа!

И он нагло прошел вместе с «господами», мельком оглядев их и отметив в каждом знак некоего особого безумия. Все они были вызывающе непричесанными, ковыряли в носу, у одного в ухе светилась явно женская сережка, у другого на майке красовалась статуя Свободы с вознесенной неприличностью вместо факела, третий, кроме того, что ковырял в носу, еще и грыз ногти, четвертый имел на груди медаль «Живое кольцо», а у пятого лицо и лысина сливались в какую-то особенно неприятную безликость.

— Рад, очень рад вас всех видеть в сборе, — стал пожимать всем руки, в том числе и Выкрутасову, хозяин огромного и роскошного кабинета, в котором по углам стояли нагие бронзовые красавицы, а стены горделиво являли на обозрение посетителей многочисленные фотографии в дорогих рамках. На фотоснимках хозяин кабинета был запечатлен со всем российским бомондом — с Еленой Боннэр и Никитой Михалковым, с Борисом Немцовым и Борисом Ельциным, с Черномырдиным и Боровым, Хакамадой и Чубайсом, Жириновским и Кириенко, Гайдаром и Березовским, но основополагающей, конечно же, являлась фотография черно-белая, с самим отцом водородной бомбы и всей новорусской демократии.

Усевшись и получив по чашке кофе с коньяком, странного вида посетители завели разные странные же речи, они изъяснялись сбивчиво и нервно, и Дмитрий Емельянович далеко не сразу уяснил себе из разговоров, что эти пятеро все вместе состоят в некоем поэтическом сообществе бафомегофористов, владеют поэтическим полем газеты «Потерянный АД» и пришли, чтобы разоблачить неких затаившихся среди издателей газеты «латентных коммуняк».

— Их надо вывезти на теплоходе и утопить в Волге между Ленинской Слободой и Памятью Парижской коммуны! — клокотал медаленосный герой «Живого кольца».

— Это парадоксалит всю нашу форику, — нервно психовал ногтегрызун. — Мне говорят: «Жбанов, у вас жучки завелись под газетной корой!»

— Я тут составил кое-какой списочек, — подавал хозяину бумажку носитель свободы с неприличностью на майке.

Принимая списочек, Лихоманов впервые заинтересовался личностью Выкрутасова. Он спросил:

— А это новенький у вас?

— А мы думали… — растерянно промямлил безликий. — Собственно, вы кто, товарищ?

— Товарищи все в девяносто первом году остались, — оценивая ситуацию, отвечал Выкрутасов. — Сергей Львович, вам должен был обо мне доложить Игорь Эммануилович. Я — Дмитрий Выкрутасов, основоположник русского тычизма, течения, наиболее соответствующего обновленной России.

— Тычизма? — воскликнул тот, который с серьгой. — Ведь уже был тишизм в «Альтисте Давыдове» у Василия Белова!

— Прошу вас не перебивать, — вежливо сказал Дмитрий Емельянович. — Я до сих пор пока что молча вас слушал.

— Бред какой-то! — возмутился нервный ногтегрыз. — Мы пришли по насущным проблемам базарить, а тут этот протуберанец вторгается в космические сферы нашей жизни!

— Я тоже о космосе пекусь, — спокойно возразил Дмитрий Емельянович. После схватки с Александром Вздугиным бафометофористы не представляли для него достойных соперников в споре. — Сергей Львович, извольте взглянуть на мою систему.

Он протянул Лихоманову красиво отпечатанный манифест. Тот взял, уважительно нахмурился и стал читать. Бафометофористы выглядели уже посрамленно. Тот, который с серьгой в ухе, даже привстал, чтобы заглянуть на название читаемого документа.

— Лев Яшин какой-то… — пожал он плечами.

— Это бомба для вашей «Бомбы», — улыбнулся ему Выкрутасов.

— Футбол, конечно, дело важное, но чтобы вторгаться в наш космос… — более нервно, чем прежде, загрыз ногти Жбанов. Видно было, что всех бафометофористов распирает желание наброситься на Дмитрия Емельяновича и выкинуть его из окна, и лишь уважительное внимание, с каким Лихоманов взялся читать манифест, заставляло стихотворцев-новаторов сдерживаться. Жирная черная муха, жужжа голосом Валерии Новодворской, влетела в кабинет.

Выкрутасов увидел направленный прямо на него черный взгляд медаленосца. Доблестный бафометофорист взирал на незваного тычиста с такой ненавистью, будто по-прежнему стоял в Живом кольце, а Дмитрий Емельянович явился сюда в виде гэкачеписта. Казалось, это не муха жужжит, а мрачный взгляд вперившихся в Выкрутасова глаз демократа-сахаровца. Дмитрий Емельянович тяжело вздохнул и промолвил:

— Очень подвел Испанию Субисаретта!

Мгновенно сбитый с толку медаленосец вздрогнул и потух.

— В каком смысле? — растерянно спросил он.

— В прямом, — жестко отрезал Дмитрий Емельянович. Тут в довершение разгрома муха Новодворская приземлилась медаленосцу прямо на нос, тот вскочил, замотал руками, чертыхаясь и плюясь. Живое кольцо было прорвано.

— Очень, очень любопытный документ, — дочитав до конца, промолвил Лихоманов. — И про Субисаретту вы точно заметили. Козел он! Степан, — обратился Сергей Львович к Жбанову. — Вы у нас главный стилист. Ознакомьтесь с данным манифестом.

— Позвольте, а что же с нашей коммуномахией? Космогония момента требует… — залепетал было безликий, но Лихоманову явно не хотелось сейчас заниматься космогонией коммуномахии.

— Это не менее важно, чем ваша коммуномухия. По-моему, тут концентрат чего-то весьма и весьма значительного, — возразил он. — Господин-то сей, он нам загадку преподнес. Читайте, Степан.

Теперь манифест перешел в руки к Жбанову. Покуда тот читал, Лихоманов ласково разговаривал с Выкрутасовым:

— Почему вы обратились именно к нам? Что привело вас? Случайность?.. Хотя, стоп, в жизни ничего случайного не бывает. Закономерность, да-да, совпадение звезд по фазе. Вы давно знакомы с Игорем Эммануиловичем?

— Меня с ним Ардалион Иванович познакомил, — ответил Выкрутасов. — Они оба и направили меня к вам, говорят: «Здесь, в Нижнем, грядущее спасение России, как при Минине и Пожарском».

— Любимый конек красно-коричневых! — фыркнул медаленосец, а тот, у которого статуя Свободы вздымала в небо неприличность, неожиданно пошутил довольно дружелюбным тоном:

— Это раньше были Минин и Пожарский, а теперь — Минкин и Пожаркин.

Безликий поерзал и с некоторой даже любезностью обратился к Дмитрию Емельяновичу:

— Согласитесь, что корова Русь, хочет не хочет, а должна будет повторить свою историю, но уже дорогой фарса, бурлеска, хохмы.

— Гениально! — вдруг воскликнул Жбанов, щелкая по листам манифеста пальцем, будто сгоняя с них муху, которая по-прежнему летала по кабинету, словно Америка над Ираком.

— Ага?! — торжественно потер руки Лихоманов.

— Ну, ётыть! — улыбнулся Выкрутасов торжественно. — Я б не бомбу б не принес.

В глазах всех бафометофористов мгновенно вспыхнула любовь к Дмитрию Емельяновичу. Лишь медаленосец оставался последним бастионом Живого кольца. Он смотрел обиженно. Последнее, что ему оставалось в утешенье, это прихлопнуть наконец муху. Причем ладонью об стол. Гибель мухи сопровождалась хрустом и мокрым чпоком, а требухи из нее излилось столько, как если бы и впрямь причпокнули пламенную демократку Валерию.

Жбанов отбросил от себя листы манифеста, рассыпавшиеся по столу, и зажмурился, будто проглотил стакан чистого спирта. Потом стал медленно говорить:

— Это ведь не о футболе… О нет!.. Тут что-то подразумевается такое, чего мы не вправе не понять. А понять означало бы практически одно и то же, что суицидировать. Вот как возьму сейчас да и сойду с ума!

— Степка, кончай ваньку ломать, — проскрипел медаленосец, брезгливо вытирая об штаны ладонь.

— Но редактура! — мгновенно внял его совету Жбанов. — Редактура очень нужна, и весьма синкопическая!

— Что-то, я гляжу, у вас в Нижнем мода, что ли, пошла — заковыристые слова вставлять по делу и не по делу, — усмехнулся Выкрутасов, чувствуя, что сия публика боится издевок. — Я тут сегодня утром со Вздугиным успел познакомиться, тот тоже все не по-русски шпарит.

— Со Вздугиным? — в последней надежде вскинулся медаленосец. — Ну и как? Подружились?

— Подружились… — усмехнулся еще раз Дмитрий Емельянович. — Да я ему морду набил!