Кукук

Она: Что вам помогает справляться с депрессией?

Я: Ничего мне не помогает. Ни работа, ни увлечения, ничего…

Она: И вы лелеете свою депрессию?

Вспоминаются мамины слова. Ухмыляюсь.

Из питерского письма.

Мама выдала: ХВАТИТ ЛЕЛЕЯТЬ В СЕБЕ ПЛОХОЕ НАСТРОЕНИЕ!

Глагол «лелеять» мне понравился. Типа я себя таким образом настраиваю: Ну, Лёшенька, дружок, ну попечалься чуть-чуть, капельку, ну взгрустни, покажи-ка народу отча-а-а-яние, ну тряхни стариной, выдай депреснячок, поплачь в подушку!.. Пусть тебе Танечка приснится. Ты проснёшся, а её нет рядом… А у тебя слёзы на глазах. Как романтично! Лелей, ну лелей же скорей!..

До какой степени нужно быть слепцом, чтобы не видеть то, как сильно я переживаю распад семьи. Если чужие ребята на работе это за версту чуют, то почему родные люди, включая Таню, думают, что это всего лишь моя дурость, что я себя умышленно мучаю. Прикидываюсь. Просто делать мне нечего, нечем заняться. Бред! Но я не знаю, как с ними об этом говорить.

Отчим выдал: У ТЕБЯ ЭТОТ… КАК ЕГО?! КРИЗИС СОРОКАЛЕТНИХ. На полном серьёзе сказал. Это по типу: У ТЕБЯ ПЕРЕХОДНЫЙ ВОЗРАСТ. Т.е. наплюй и живи весело. Всё химия, не более того… Кушай мясцо, рыбку, пивко попивай — жизнь прекрасна! Купи себе журнальчик «Glamour», там рождественская сказка от Лимонова опубликована. Отсканируй. Прочитай. Выложи в интернет. Видишь как хорошо! Life is a miracle![52] Не надо печалиться. Полжизни ещё впереди.

Врач говорит со мной на повышенных тонах, очень строго и насмешливо. Мне это нравится. Для меня она — ещё один выдающийся персонаж.

Я: Как можно лелеять депрессию, если от неё хочется каждый раз убежать?! Я столько раз унижался перед своей женой, что мне за эти унижения становится стыдно. Я не получаю удовольствия от своей депрессии. Я от неё позорно бегу. Вон аж до Петербурга добежал, а потом — в другую сторону. Ни время, ни расстояние — ничего не идёт мне на пользу.

Чувствую, что завожусь.

Она: Что должно произойти, чтобы вы перестали страдать?

Я: Теоретически или практически?

Она: И то, и другое.

Я: Теоретически: жена забирает меня к себе. Практически это невозможно. Я об этом сказал в первый день. Т.е. когда меня об этом спросили полицейские, затем одни врачи, затем другие. Вы не сможете мне помочь. Я люблю мою бывшую жену. Я люблю своих детей. И я хочу жить только с ними.

Она: Вы думали о создании другой семьи?

Я: Да, но из этого ничего не выходит. За моих 36 лет никто в меня не влюблялся. Я же влюбился однажды и люблю свою (бывшую) жену по-прежнему. Несмотря ни на что.

Она: …Ох-хо-хо! Никто в вас не влюбляется! Не верю. Не рассказывайте…

Я: Но это факт.

Она: И что же мы тогда будем делать, если никто и ничто вам помочь не в силах, а выпустить вас в таком состоянии мы не вправе?! Что должно случиться?

Она говорит странным образом, будто по слогам.

Я: Без понятия.

Она: Без понятия. Т.е. вы готовы жить у нас годами?!

Я (в шутку): Ага! Пожизненно.

Краем глаза замечаю растерянность на лице моего уже прежнего врача. Думаю о том, что ей страшно от того, что меня сейчас у неё не заберут. А что делать с таким остолопом как я, она явно не знает.

Врач: А какие у вас были отношения с родителями в семье?

Почему никто не задавал мне этого вопроса раньше? Ведь это так важно в истории моей болезни.

Я: У меня родители развелись, когда мне было 6 лет.

Врач: И вы жили с матерью.

Я: Нет. У меня сразу появился отчим. Скажем так, он был уже до этого и стал причиной распада нашей семьи.

Врач: У вас были проблемы в общении с отцом? Мать препятствовала этому общению?

Я: С отцом у меня не было вообще никаких контактов после развода родителей. Я его увидел лишь 19 лет спустя, незадолго до того, как выехать в Германию. Мне уже было 25 лет. Нужно было получить от него документ, подтверждающий отсутствие каких-либо претензий ко мне с его стороны. Несколько лет спустя он умер. С отчимом же у меня контакта не получилось. Я всю жизнь называл его по имени. Не мог произнести «папа». Он всегда был мне чужим человеком.

Она: Как же так?! Столько лет вместе, а никакого контакта. Я не понимаю.

Я: А вот так.

Она: Это неприятие было направлено с вашей стороны или с его?

Я: С обеих.

Она: А что ваша мать?

Я: А ничего. Она его любила. И любит до сих пор. Я на вторых ролях. [Нет, на третьих, на вторых — кошка Джеки.]

Она: Странно.

Я: Было очень трудно. Но у меня была отдельная комната. В России это редкость. Она была моей крепостью. И я выжил…

Она: И вы выжили… А теперь вы здесь и жить больше не хотите. А почему же вы тогда не попытались расстаться с жизнью здесь?

Я: Чтобы не быть запертым всё это время, мне пришлось под честное слово выпросить право на выход из клиники. Вот я и держу это слово. Иначе мне бы пришлось безвылазно сидеть в 5.2 в течение шести недель, а скорей всего, и дольше.

Понимаю, что всё превратилось в фарс. Я хочу покончить с собой. Меня запирают в закрытое учреждение, чтобы спасти. Я, благодаря побегу цыгана, не убегаю с ним, но также получаю назад некоторую свободу в перемещении. Т.е. могу тут же уйти и умереть. Затем, три недели спустя, врачи переводят меня в открытое отделение, где я подписываю бумагу, в которой говорится, что я нахожусь здесь отныне добровольно. Получается так, что я отказался от своего решения и типа: врачи, спасайте меня от самого себя! А ведь это не так. Я ни отчего не отказывался. Мне просто из-за медикаментов стало не-холодно-не-жарко. Я тупею…

Врач (подмечая все эти непоследовательности): В тоже время вы готовы провести в клинике остаток своей жизни.

Я (толком не зная, что ответить): Ага.

Она: Пожизненно это звучит оптимистично. Тогда добро пожаловать в наше отделение!

Моё серое досье захлопывается.

Я (улыбнувшись): Спасибо!

И я в очередной раз пакую свои вещи и на этот раз в одиночку топаю в соседнее здание. A3.1. Опять таки думаю о том, что всё то, что у меня сейчас в руках, и есть то всё, чем я богат. Как это здорово — ничего не иметь. Или точнее, как хорошо, что всё, в чём я нуждаюсь, так компактно умещается в памяти компьютера, одного дополнительного жёсткого диска да iPod'а с 80 гигабайтами музыки.

Опять придётся привыкать к новому помещению, к новому соседу и прочим пациентам. Опять безнадёжно пытаться запомнить имена медперсонала, того же соседа и пациентов.

Такое впечатление, что, попав в больницу, а до этого решившись на самоубийство, меня, как проштрафившегося, до этого ещё и грехом уныния, передали из одних рук в другие. Ангелы-хранители избавились от меня. Отдали в какое-то «иное» ведомство. И здесь за цену моей души, без моего на то согласия, дали если не дар, то способность записывать окружающую реальность, лишь чуть-чуть притягивая её в паре мест за уши, чтобы читалось глаже…

GroЯeltern[53]

Павел Иванович Евсеев. Алкоголик. Стаж: четверть века уж точно. Худощавый, очень сильный. Козья бородка, очки для чтения.

Антонина Ивановна Евсеева. Трудоголик. Стаж: всю жизнь. Полная. Очки на все случаи жизни.

Во время войны вся их семья была на Дальнем Востоке. Двое детей. Мальчики. Во Владивостоке под конец 47-го года родилась моя мама.

Дед был офицером и воевал с японцами. Никогда ничего о тех временах не рассказывал. Нечего было рассказывать? Однажды дядя в пылу ссоры бросил: Знаем прекрасно, что вы там делали в войну, Пал Иваныч!

Дед иногда показывал мне свои ордена и медали. Более всего на меня производили впечатление тяжёлые ордена Красной Звезды. Дед надевал их на празднование Дня Победы. В прочее время он носил выцветшие колодки. Со временем коллекция наград пополнилась юбилейными медалями. Они блестели, но не производили на меня никакого впечатления. Выглядели значками, что можно было купить в киосках союзпечати. Те заляпанные и потускневшие из сороковых имели истинную ценность, хотя я и не знал, за что именно они были получены дедом. У него был ещё морской кортик. Дед разрешал мне его брать и разглядывать. Я каждый раз желал себе, чтобы он предложил мне его подарить. Но я также знал, что это не хорошо — ведь у меня был двоюродный брат.