Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой

В мое время, говорит он сейчас, было значительно больше приключенческих романов. Но Молодежь, как видно, стала разборчивее.

Нет, это не вмешательство. Не регламентация. и тем более не допрос.

Паула хоть и не готова к таким нападкам, но может ответить цифрами. Чем-чем, а цифрами она всегда оперировала с легкостью.

Среди примерно четырех тысяч томов, составляющих отдел детской и юношеской литературы, говорит она, найдется максимум десяток книг так называемого левого толка. Что же касается произведений явно коммунистической направленности, то в предметном каталоге они так прямо и обозначены: тенденциозная литература. Что же тут неправильно?

У вас могут возникнуть неприятности с родителями.

В принципе все мы, конечно, на вашей стороне, уверяет обер-бургомистр. Только говорит он чуть громче обычного и, сам того не замечая, нервно тискает в кулаке собственный большой палец. Вспышек варварства нет и в помине.

А нравится ли Пауле здешняя жизнь?

Конечно, отвечает она, я люблю жить в деревне. Переехала сюда по своей воле. Спряталась в скорлупке, где все спокойно, все идет своим чередом, говорит она Феликсу. Пока на дворе день, кажется, будто жизнь тут еще не обкорнали, не выхолостили.

А ночью… что же, он сам говорил насчет кладбищенского покоя.

Так вот я и росла, говорит Паула, франконские деревни только чуточку тусклее, бесцветнее баварских.

О своей семье она почти не рассказывала, и Феликса это удивляло.

Нельзя же весь век быть пришпиленной к материнской юбке, заметила она однажды. Зато о младшем брате рассказывает охотно. По ее словам, он рано выплыл на вольный простор и удалился от берега намного дальше, чем рискнула она сама. Еще мальчишкой взбунтовался. Паула уверена: будь у отца хоть малюсенькая надежда, что сын когда-нибудь образумится, он бы нипочем не продал усадьбу.

Когда звонит мать и сообщает, что брат вернулся, Паула больше не отнекивается. На этот раз время у нее есть.

Сестра стоит на пороге, за спиной у нее, в передней, включен свет; лицо тонет в тени.

Это Феликс, говорит Паула и делает шажок в сторону, чтобы сестра могла увидеть его. Феликс протягивает руку, здоровается. Они входят в дом. Сумки им велено оставить в передней, у вешалки. Все семейство сидит в гостиной перед телевизором. Старый стоял в кухне, а этот — цветной. Прежде чем поздороваться с Феликсом, мать на миг прижимает руки к коленям. На экране — реклама какого-то стирального средства.

Приятно познакомиться, слышит Паула голос матери и обводит взглядом комнату: зять с дочкой на софе, а дальше — брат, встрече с которым она так радовалась.

Он не встает, только поворачивается в кресле, весело улыбается. Чем-то он отдаленно напоминает Феликса.

Садитесь же, говорит мать Паулы. В серо-голубом платье вид у нее отечный и нездоровый.

Сестра усаживает Феликса рядом с собой на софу. Девочка придвигается ближе к отцу.

Привет, Матиас! Паула быстрым движением ерошит брату волосы.

Позднее, за ужином — в честь Матиаса мать выставила обильное угощение, — Феликс сидит далеко от Паулы, между сестрой и ее дочкой.

Черный стал, как негр, говорит Паула брату, но выглядишь здорово.

Матиас поместился во главе стола, на отцовском стуле. В свое время он куда решительнее матери противился намерению Паулы стать не учительницей, а библиотекарем. Сам он читал только спортивный раздел в газете да грошовые романы с продолжением, сидел с ними в уборной, пока Паула не начинала стучать в дверь.

Вышвырнули нас, говорит он, и стройку прикрыли. Так-то вот: вчера на Персидском заливе, а нынче — у мамы в квартире.

Уйдя из дому, Паула особенно остро тосковала по брагу.

Вполне возможно, она гуляла с деревенскими мальчишками и разрешала им себя тискать. Примятые колосья среди хлебного поля — может статься, там попросту отдыхала красная дичь. Мальчишки кулаком вбивали в столбы ограды на выгоне жестяные крышки от пивных бутылок, тайком курили, а по воскресеньям прятали свои обгрызенные ногти под кружевами стихарей — прислуживали в церкви. От исповедника они выходили по пятницам с пылающими ушами.

В огороде завелись полевки, слышится голос матери. Ставить капканы брат на Персидском заливе не разучился. Завтра же и посмотрит, что там такое.

Вы работали инженером? — спрашивает Феликс.

Нет, говорит Паула, он квалифицированный рабочий.

Каменщик, уточняет брат.

И добился всего своим трудом, гордо вставляет Паула.

Раз фирма нарушила контракт, пускай теперь раскошеливается и платит неустойку нашему Матиасу, говорит мать, а деньги-то, между прочим, не малые.

В кухне пахнет тушеным мясом, красной капустой, пивом и пирогом, который еще сидит в духовке. Зять Паулы, до сих пор не проронивший ни слова, откупоривает бутылку пива.

Твоя сестра, говорит он наконец, прочла ту книгу, которую ты подарила нам на рождество.

Паула не спрашивает у сестры, понравился ли ей роман, и смотрит на Феликса: он опять одиноко уткнулся в тарелку и глаз не поднимает, а сидящая рядом девочка отчаянно старается не обращать на него внимания.

Никакой это не служебный юбилей, не девяностая годовщина, не вручение Баварского ордена за заслуги или медали за спасение на водах — просто вдовой пасторше исполнилось шестьдесят лет.

На последнем заседании муниципалитета обсуждался один-единственный вопрос — учреждение премии в области культуры.

Паула обнаружила советника в фонотеке, которая официально еще не открыта. И фройляйн Фельсман, и Урбан суетятся вокруг: ищут нужную пленку с языковым курсом.

Испанский? — удивилась Паула.

Это не для меня, пояснил он, а для матери, иначе ведь ей не договориться с продавцами. Мы впервые рискнули снять квартиру. И питаться будем дома.

Нет, Паула наотрез отказалась давать советы насчет отпуска и сердито отослала Урбан в абонементный зал: Люди стоят в очереди, ждут, я не понимаю, почему вам обеим надо быть здесь; потом она полюбопытствовала, как обстоят дела с проектом передвижки для домов престарелых.

На этот раз они сидят не друг против друга. И Паула внезапно замечает, что из-за своего маленького роста — он ниже ее — советник все время упорно глядит ей на нос, чтобы не возникло впечатления, будто он смотрит на нее снизу вверх.

Обер-бургомистр, разумеется, сам вручил юбилярше корзину цветов.

Очень жаль, говорит он, но ваш визит туда произвел не настолько благоприятное впечатление, чтобы вас приняли безоговорочно.

Один вопросительный взгляд на Фельсман-шу — и та с готовностью подает ему нужный лингафонный курс.

Уже в дверях он роняет, причем не без намека: Вальраф-то по-прежнему в отделе беллетристики.

Читательский формуляр ему заполнять не надо.

Сыро, потому что здесь никогда как следует не топили, холодно — на улице дождь. Феликс — среди ореховой мебели, в окружении которой прошло детство Паулы. Вещи разномастные — достались по наследству от родных.

Детскую она делила с сестрой. Теперь на сестриной кровати будет спать Феликс. В детстве, говорит Паула, я в эту пору помогала на току. Мякинная пыль проникала всюду, лезла в рот, в нос, в глаза, в уши. Потом участок сдали в аренду и в конце концов продали.

Феликс изучает себя в зеркальце, которое Паула когда-то давно повесила над изголовьем своей кровати.

Не думаю, чтобы мои родители приняли тебя сердечнее. Может, разве что церемоннее.

Она никогда не водила в дом парней. Не звала к себе подруг. На прощальном бале в танцклассе встретилась с партнером у входа в зал. А теперь вот привела Феликса в эту мансарду, в эти четыре стены, где умерла бабушка. В погожие летние дни старушку выносили на крыльцо, она грелась на солнышке и мурлыкала свои собственные, никем не записанные песни.

Прямо как оттепель среди зимы, а ведь на самом деле должно быть лето!